Двое здоровенных хлопцев в брониках и пятнистой омоновской форме тащили Сашу легко, играючи, не забывая пинать при каждом удобном случае, чтоб не расслаблялся. Бордюр, ступеньки, порог… Пальцы на босых ногах жгло, будто адовым пламенем, ногти больно корябали по асфальту, поэтому гладкий линолеум вестибюля показался наградой за все пережитые в жизни страдания.
Дежурный отпер дверь в коридор с камерами, деловито отомкнул наручники и, пробежав руками по двум куцым карманам спортивных штанов, вытянул проездной, перочинный ножик и пару мелких банкнотов.
– В пятую камеру, – коротко кивнул он немолодому уже помощнику.
Тяжело лязгнул тяжелый железный засов, и Фролова впихнули в затхлую камеру, грохнув позади окованной дверью. Снова лязг засова и удаляющиеся к дежурки шаги.
Хорошо работают… Быстро и эффективно. Еще бы чуток помягче, но это мы уже привередничаем.
Саша облокотился о стену, не глядя на заинтересованно поднявшегося сокамерника, и блаженно растер промятые запястья. Как мало надо человеку для счастья, однако! Снятые наручники, горстка плесневелых сухарей после трехдневной голодовки…
– Чего вылупился? – прикрыв глаза, спросил он у стоящего над ним верзилы, похожего на масштабно уменьшенную модель Кинг-Конга. Явно действующую. Правда, Кинг-Конг никогда не носил белую майку с черной надписью «Yes!» на отвисшем брюхе, коричневые шорты и кроссовки без шнурков. Ума у гигантской обезьянки, видать, тоже было побольше, потому как сокамерник на вопрос отреагировал вяло, продолжая рассматривать Фролова, словно тот был выброшенным на берег дельфином.
– Сигареты есть? – басовито спросил верзила.
– Ага… Полный мешок, – съязвил Саша. – Где я их должен был спрятать, по-твоему?
– Ну…
– Баранки гну. Отвали! Видишь, человек не в настроении.
До верзилы доходило явно с какой-то задержкой, он протянул волосатую руку, намереваясь ухватить новичка за футболку, но тут же вскрикнул, словно коснувшись раскаленного утюга. Фролов коротко ударил открытой ладонью в вытянутые волосатые пальцы, да так, что у сокамерника хрустнуло аж до локтя. Тот взвыл, ухватился за руку и сел в самом дальнем углу, согнувшись от боли почти пополам.
– Убью гада… – прошипел он.
– Ага… – Саша сощурился, как мартовский кот на солнце. – Только к нотариусу сначала сходи, а то так и сдохнешь, завещание не составив. Кому же тогда достанутся твои распрекрасные штанишки?
Верзила умолк, только цыкал и постанывал, оглядывая опухшую руку.
Фролов потянулся, осмотрел разбитые ноги и отер ссадины наслюнявленной рукой. Сойдет, Хотя воняет тут гадостно, наверняка и злые бактерии водятся. Но мы им не дадимся так просто, мы их забьем до смерти могучим иммунитетом.
На противоположной стене проглядывалась заботливо выцарапанная надпись: «Генерал Дед ублюдок». Дальше другим почерком добавлено: «Падла», а еще чуть правее печатными буквами: «Петух». Саша усмехнулся, сорвал с кармана застежку «молнии» и доцарапал через запятую короткое слово: «Урод». Получилось хорошо, выразительно.
Свет от лампочки в коридоре пробивался в камеру через большое окошко из толстенного стекла, устроенного в двери. Другого освещения не было, но было почти светло, зато духота стояла просто чудовищная, смешанная с ни с чем не сравнимым запахом сырого застенка. Саша постарался расслабить все мышцы, он знал, что жара, проникнув в тело, очень скоро станет привычной, почти незаметной. С холодом бороться куда труднее.
«Все же интересно, за что меня загребли?» Конечно, особой разницы нет, от ответа на этот вопрос клетка хоромами не станет, но любопытство, видимо, является глубинным качеством людской натуры. И хоть никакой вины за собой Фролов не чувствовал, но призадуматься было над чем. Хотя бы об омоновце Вите, которого сейчас, скорее всего, отхаживают в реанимации. Травма кадыка – дело нешуточное.
Ох… Не нужно было этого. Совсем ни к чему. Все равно ведь сдался…
В душе шевельнулось что-то похожее на угрызения совести, когда представилась милая девушка с пушистой крашеной челкой, плачущая над кроватью поверженного милиционера. «Да… Худо. У него ведь и мама есть… Проклянет еще, буду потом в гробу переворачиваться».
Что бы там ни было, а Саша почувствовал вполне оформившуюся жалость к этому мальчику, наверняка пришедшему в ОМОН за мужской работой и своей собственной капелькой славы. Мало ведь кто приходит в милицию, чтоб стать «ментом поганым». Это наступает чуть позже… Вместе с иллюзией вседозволенности, с рутиной, с озлобленностью на всеобщее непонимание, с чувством того, что ты стоишь выше Добра и Зла, что ты, собственно, и есть Зло, необходимое для расчистки дороги Добру. Ты начинаешь делать себе поблажки, начинаешь придумывать оправдания действиям, которые вынужден делать по долгу службы. А то и просто можешь делать, пользуясь зыбким призраком «служебного положения».
«Оправдания очень просты и у всех одинаковы… Интуитивно понятны, как принято говорить. Мы рискуем жизнью за вас, народ, значит, вы, народ, должны относиться к нам с пониманием. У нас такая работа. Мы не можем относиться ко всем людям без подозрения, потому что каждый день видим, какие ублюдки, подонки и звери бывают среди вас, людей. Поэтому извините нас за суровость. Иногда за жестокость. Эта злость необходима нам для работы, иначе мы скиснем и не сможем вас защищать. Простите нас за ошибочные задержания, за удары дубинок, когда в этом нет особой необходимости. Ведь правосудие очень несовершенно, и в этом нет нашей вины, но мы каждый день ведем борьбу с мразью, на наших шкурах есть отметины ее грязных зубов. И мы не можем проявлять милосердие при задержании, потому что, скорее всего, его проявит суд, назначив слишком мягкую меру наказания. Так пусть лучше преступник получит наказание сразу, на месте, пусть из него вылетит спесь и наглость, с которой он совершал преступление. Простите нас лишь за то, что в пылу боя не всегда есть возможность отличить преступника от его жертвы, что не можем мы сразу определить и меру вины виноватого, поэтому рубим сплеча, так, чтоб сразу искры из глаз. Нас за это наказывают, увольняют, даже сажают, но мы не можем иначе. У нас такая работа. И если хоть один раз мы проявим милосердие и не перешарим карманы задержанного, то этот раз может обернуться пулями в наших сердцах.
Мы несем непомерные моральные нагрузки, мы несем бремя ответственности и опасности, но нам платят мизерную зарплату. Мы можем и должны исполнять свой долг, не делая никаких поблажек, и мы будем это делать, если вы, люди, этого хотите. Но почему вы не хотите этого? Почему?! Почему вы кричите о коррупции, а сами даете червонец инспектору, когда проехали на красный сигнал светофора? И если он не возьмет этот драный червонец, а составит на вас протокол, то вы назовете его гадом и поганым ментом. Но если возьмет, то вы на весь гаражный кооператив кричите, что вас обобрали. Так что нам, вообще вас не останавливать? Ведь у нас такая работа! Сколько копий сломано вокруг коррупции… Но еще больше пролито слез провинившихся граждан с мольбами взять взятку, но не доводить дело до законного наказания».