По всему выходило, что Рэнд сбежала из Советской России только для того, чтобы вновь оказаться в окружении коммунистов! Это ей совсем не нравилось. Борьба за существование в Голливуде лишь укрепила ее веру в ценности индивидуализма, и она оставалась приверженкой конкурентной рыночной системы, в рамках которой некогда процветало дело ее отца. Даже сейчас, когда страна была погружена в депрессию, Рэнд язвительно насмехалась над предположениями о том, что коллективные усилия смогут остановить экономическую агонию Соединенных Штатов.
Особенно ее возмущали восторженные газетные публикации о жизни в России. Из писем родных она знала, что за годы, прошедшие с ее отъезда, условия там только ухудшились. Даже ее высокообразованная и чрезвычайно изобретательная семья всего лишь сводила концы с концами. Сестры работали экскурсоводами и покорно посещали политические собрания, чтобы удержаться на работе. Как-то раз у отца Айн ушло несколько дней на то, чтобы найти в городе лампочку. Домашние очень радовались, когда Анна Розенбаум смогла однажды купить целый мешок яблок. У Рэнд была рукопись, которая наглядно демонстрировала ужасы жизни под гнетом коммунизма – но богатые ньюйоркцы, никогда не бывавшие в России, только хмыкали над ее свидетельствами.
К этому добавилась конфронтация с продюсером Элом Вудсом, у которого было собственное видение того, как должна выглядеть постановка «Ночью 16-го января». На протяжении зимы и весны 1935-го Вудс постоянно обещал, что подбор актеров и репетиции могут начаться в любой момент. Источник финансирования, наконец, появился в середине лета, когда поддержать проект вызвался театральный магнат Ли Шуберт. Казалось бы, настало время праздновать – но не тут-то было. Начались сражения за текст пьесы – и Вудс, которого Рэнд еще недавно считала очень хорошим продюсером, оказался далеко не столь любезен, как он казался сперва. Он и Рэнд до хрипоты спорили над каждым кусочком текста. Вудс требовал, чтобы она сократила «напыщенные» речи в суде. Он ввел в пьесу новый реквизит (пистолет) и персонажа (смеющуюся проститутку в мехах, которую, по слухам, играла любовница Шуберта). Также Вудс много рассуждал о том, что громоздким философским построениям не должно быть места в популярном развлекательном произведении. Чем больше правок он вносил – тем менее мотивированными становились персонажи, что, с точки зрения Рэнд, выглядело как банальное разрушение истории, которую она тщательно выстраивала, чтобы протестировать систему ценностей людей, посещавших театр. Когда она начинала протестовать против навязываемых им изменений, Вудс восклицал: «Но ведь это же ваша первая пьеса! А у меня за плечами годы работы в театре!» Но его огромный опыт мало что значил для нее – она предпочитала логику. В отчаянии она сказала ему однажды, что даже если рабочий сцены предложит какие-то изменения и сумеет при этом логически их обосновать, то она с радостью их примет. Но если литературный гений предложит сократить произведение, не приведя внятного объяснения – то такую рекомендацию она отвергнет. Рэнд была ревнивым автором и неохотно принимала какие бы то ни было поправки к сюжету или диалогам, а особенно – к монологам, в которых раскрывалась важность индивидуализма. Вудс же был коммерсантом, и его интересовали, в первую очередь, коммерческие перспективы. Рэнд не нравилось то, что он делал с ее произведением, и к моменту первого показа она фактически отстранилась от происходящего. Впоследствии ей пришлось судиться с Вудсом из-за авторских отчислений.
Учитывая тот факт, что один из ее величайших талантов заключался именно в том, чтобы транслировать в мир новые идеи, подавая их под видом популярной мелодрамы, усилия Вудса по видоизменению пьесы были для нее особенно болезненны. Однако их наиболее яростные споры были связаны с тем, что он нанял двоих сотрудников – Хейза и Вайценкорна – специально для того, чтобы осуществить те изменения, которые Рэнд отказалась сделать сама. Дополнительной неприятностью стало то, что участие этих двоих оттянуло на себя десятую часть ее авторских гонораров. С помощью своего друга, адвоката Мелвилла Кейна (и при поддержке жены актера Винсента Астора Хелен, которая выступала арбитром в этом споре) ей удалось успешно оспорить снижение выплат. Также Рэнд удалось назначить несравненного актера Уолтера Пиджона на роль одного из персонажей пьесы, крутого гангстера Гатса Ригана (помощника Карен Андре и Бьорна Фолкнера в криминальных делах). Но все же она не могла предотвратить вмешательства Эла Вудса в полной мере, поскольку контракт, который они подписали, предоставлял ему право нанимать новых авторов, вносить изменения в сценарий, вводить новых героев и декорации, и многое другое. Наблюдать за тем, как он кромсает ее пьесу вдоль и поперек, было невыносимо. В конце концов она возненавидела Вудса, своего театрального агента Саттенштайна и свое изуродованное произведение. И как раз когда противоборство с продюсером достигло своего пика, она узнала, что ее литературному агенту Энн Уоткинс удалось продать роман «Мы – живые» издательству Macmillan. Как и в других издательских домах, там были недовольны идеологическим содержанием романа, но в конце концов согласились рискнуть.
Многократно откладываемая премьера спектакля «Ночью 16-го января», наконец, состоялась 16-го сентября 1935-го, в принадлежавшем Шуберту театре Ambassador в Нью-Йорке, при грандиозном аншлаге. Роль председателя жюри исполнял знаменитый боксер Джек Демпси. Обозреватель из The Wall Street Journal отнесся к постановке благожелательно и порекомендовал ее театралам в качестве искусного и забавного развлечения. Такое мнение возобладало и среди прочих критиков. Спектакль стал коммерческим хитом сезона. Однако критики снова упустили из виду заложенную драматургом в произведение подоплеку, а именно – жестокое противоборство между наделенной ницшеанскими чертами героиней и привычным, обывательским видением жизни, которое олицетворяли собой свидетели обвинения. Это было вовсе не удивительно, учитывая то, сколько раз Вудс перекроил и перелатал исходный текст. Глубоко уязвленная Рэнд наблюдала премьерный показ с заднего ряда, где она сидела вместе с Фрэнком, понимая, что происходящее на сцене больше не является ее работой.
Тремя днями позже она подписала контракт с Macmillan. Печатная версия романа «Мы – живые» приближалась к шестистам страницам, однако издатель не стал просить Рэнд о сокращениях или каких бы то ни было прочих изменениях в тексте. Однако впоследствии она узнала о том, что в недрах издательства кипела нешуточная борьба, предметом которой была перспектива издания этой книги как таковая. Как Рэнд вспоминала в 1960-х, редактор Macmillan, поэт по имени Стэнли Янг, высоко оценил книгу из-за ее литературных достоинств – однако знаменитый критик Грэнвилл Хикс, который занимался вычиткой рукописей для этого издательства, выступил против романа Рэнд. Главной проблемой произведения, на его взгляд, было изображение жизни Советской России в исключительно мрачных тонах. Незадолго до этого Хикс вступил в ряды Коммунистической партии США, и той же осенью 1935-го он заканчивал для Macmillan собственную книгу, проникнутую нотками обожания биографию американского коммуниста Джона Рида. Двадцать два года спустя, к ужасу Рэнд, именно Хикс написал рецензию на роман «Атлант расправил плечи» для New York Times Book Review – и к этой книге он отнесся еще более прохладно, чем к ее дебютному произведению.