Олив вскочила стремительно. Звук трубы, прозрачный, как ледяной клинок, плыл высоко, направляясь на северо-запад. Она смотрела ему вслед, не в силах вспомнить, что он для нее – и задыхаясь от острой боли. Рыдание подступило к горлу…
На острове Волантир с земли поднимались полумертвецы, и мертвецы пытались шевельнуться. Их были несметные сотни, собравшиеся сюда со всего света…
Когда зеленое пламя стянуло зеркала, Глеб вынул из кармана револьверчик, подаренный еще мистером Бэдфордом, и выстрелил в тыльную часть зеркала-маятника: раз, другой, третий… Пули проделывали в нем огромные ровные дыры, быстро затягивающиеся – нет, все медленнее, все нервнее… Потом – толчком – ударило призрачное пламя, не опалившее, прошедшее насквозь… Еще выстрел – и вдруг внутренность канала раскрылась металлическим цветком, и не призрачное – живое, обжигающее, ревущее, багровое с завитками зеленого – рванулось оттуда в башню… Глеб успел упасть, прикрыться руками, подумать: все…
Жаровней с горящими углями его прижало к полу. Камни валились с неба – но, невесомые, толкали в спину и откатывались ватно…
Огненный шар пронесся над островом Волантир. Разом вспыхнули деревья, люди, лодки на море...
В селении Крепостец от ударов воздухом и от сотрясений почвы не осталось ни одного стекла в окнах, ни одного горшка на полках. Деревянные срубы устояли, а кирпичные печи в них расползлись, будто были слеплены из песка…
Землемерный отряд, размечающий участки по берегу левого рукава Эридана, был разметан страшнейшим взрывом на западе. Оставшиеся в живых рассказывали, что там, где курился далекий прыщик Трубинской сопки, полыхнуло ярче солнца – так, что недели, месяцы в глазах стояли лиловые пятна. Живые деревья почернели от этого огня, а сухие – вспыхнули факелами… Через час после того – стали с неба сыпаться черные камни, и многих побило этими камнями… Вода отхлынула в реке, потом пошла высоким валом.
Вареная рыба валялась по берегам…
Несколько месяцев, до зимы, по всему Загранью не выглядывало из-за низких туч солнце. В остальном мире закаты и восходы были багровы…
(Шесть лет спустя Глеб побывает на месте этого взрыва. Вокруг стомильной залитой водой воронки росла трава выше всадника. Странные, не виданные нигде более птицы кричали вечерами, и кто-то ревел вдали, огромный. Вода похожа была на нефть – а вернее, на ту воду, что наполняла пыльный мир. Пить ее было нельзя. Лошади страдали от жажды сильнее, чем люди, и экспедиция не стала долго задерживаться на этих темных берегах…)
– Я думаю, вы лучше, чем… кто-нибудь другой… поймете меня… – Глеб говорил с трудом: укол морфином (приглашен был доктор чужаков – просто потому, что был ближе всех прочих) туманил голову, обволакивал сладким туманом. Свитки с чужими письменами разворачивались на изнанке век, но этого никто не знал… Парвис слушал молча и внимательно. – Я только что… освободился… вместе с моим… миром. Но пройдет еще не один год… понимаете?.. когда образуется достаточная щель… это как огромные льдины…
– Это я понимаю, – сказал Парвис.
– Дело обстоит так… Управление… регулирование… жизни там, у вас… производится здесь… Вы это знаете… Женя все замечательно… изложил… доказал… Но есть же и обратная связь, критическая… Раздражая что-то здесь, вы гоните кровь там… успокаивая здесь, замедляете жизнь там… но до определенных… рубежей… Если толкать еще сильнее, там все пойдет вразнос – и вернется тройной отдачей… Если тормозить сильнее, там затихнет, замерзнет, начнет распадаться – и распад этот перекинется…
– Продолжайте, – сказал Парвис напряженно.
– Все на краю, на краю… еще движение… понимаете? Я сделал так, что люди… им перестало нашептывать небо… но это проявится не сразу. Надо помочь… Вы раскачивали Мерриленд – Америка только разгонялась от этого… Палладия оборонялась от вас, и Союз тормозился, тормозился… Понимаете?
– Вы хотите сказать, что мы виноваты?..
– Ну да. Пусть ненароком… Но это уже неважно. Сейчас идет обратная индукция, и надо ждать… мощного отката… Быть готовым…
– К чему? Конкретно: к чему?
– Страшная депрессия – у вас… У нас – наверное, гражданская война…
– Ничего не понимаю… Почему?
– Вы не видите знаки… это совсем другое.
– Что – другое?
– А, извините… это я о своем… Изменить путь не удастся, поздно, слишком далеко… но можно попытаться направить… извините, я никак не могу сформулировать…
– Направить – что? Куда?
– Сгармонировать… чтобы вовремя вывести из кризиса… не промахнуться…
– Вы знаете – как?
– Знаю ли я?.. Господи, да только это я и знаю… – Глеб судорожно вздохнул. – Я ведь теперь… последний атлант…
Господин Байбулатов и князь Голицын вошли и остановились. Громов поднялся со скамьи, держа руку над кобурой. Двое из спецназовцев, отобранных им, тоже встали.
Байбулатов показал ладони: пусто. Голицын засмеялся, тихо, но отчетливо.
– Прошу прощения, господа, – сказал Глеб, – но вы сами выбрали время для визита.
Он лежал на животе, почти ничем не прикрытый. Доктор только что кончил вскрывать пузыри на его спине и ягодицах. Надо подсохнуть…
– У вас неплохая стража, Глеб Борисович, – сказал князь.
– У наследника тоже, – сказал Глеб.
– Я знаю, о чем вы думаете, – сказал Кирилл Асгатович. – Я не повторю своей ошибки. Князь Кугушев отдал мне приказ: тайно ликвидировать наследника. Я не стану. Я с вами.
– Я тоже, – сказал Голицын.
– Кугушев претендует на трон?
– Он уже на троне, – сказал Голицын. – Чем нанес мне смертельную обиду, – он опять засмеялся.
– Что вы находите смешного, князь? – недовольно покосился на него Кирилл Асгатович.
– Не знаю. Померещилось, что мне опять четырнадцать лет – и что у нас набирается хорошая футбольная команда…
В марте девяносто первого, через месяц после гибели на перевале Голец отряда генерала Стражницина, Глеб получил телеграмму с Поста Веселого: уровень воды в Прорве начал повышаться, течение замедлилось до пяти вершков в секунду.
– Пришли настоящие проблемы, – сказал Глеб Алику.
– Ты меня извини, – тихо ответил тот, – но я уйду, наверное, в отставку. Все. Вахту не в силах стоять… Это ты трехжильный, а я – уже готов.
Дыхание его даже вот так, сидя, оставалось свистящим.
– И что ты будешь делать?
– Ничего. Заберу Лизу, сяду на ковчег…
Ковчегами называли громадные железные пароходы, вмещавшие по тысяче человек и тысяче голов скота. Они поднимались по Грани и Эридану – иногда даже до необжитых мест. Ни монархисты, ни республиканцы не нападали на ковчеги – и даже беглый преступник мог получить на них убежище…