Чтобы не возвращаться к теме в дальнейшем, должен сказать, что лужица, оставшаяся от объекта, довольно скоро загустела и превратилась в твердое тело. Впоследствии она была самым тщательным образом изучена. Провели химический, спектральный, радиологический анализ. В итоге никаких неизвестных земной науке веществ или соединений в ее составе обнаружено не было. Найдены были металлы – в том числе, в микроскопических количествах, редкоземельные, – а также различные пластические массы. Подобную лужицу мог оставить, к примеру, любой отечественный самолет, если его вдруг расплавить – как саморасплавилась «тарелка». Единственное, в останках объекта были обнаружены следы радиоактивности, что позволяло сделать вывод, что управлялся объект, возможно, с помощью ядерного двигателя.
Весь аэродром впоследствии был отдан на откуп исследователям – работы по изучению странного гостя захапал себе лично Берия, и они велись в рамках возглавляемого им «атомного проекта». Авиационный полк был расформирован. Всех его летчиков и техников разбросали, строго по одному, по дальним гарнизонам в Сибири и на Дальнем Востоке. Всех, кто непосредственно видел объект или слышал о нем – к примеру, в докладах летчиков «МиГов», – арестовали. В застенки МГБ попали, разумеется, летчики обоих перехватчиков, диспетчеры, а также все бойцы, стоявшие в оцеплении. Их допрашивали, применяли меры физического воздействия. Дальнейшая судьба этих военных неизвестна. Неизвестно даже, сколько их было и их имена. Родственники получили похоронки: «Погиб при исполнении служебного задания».
Однако вернемся к бедному Картыгину. Его состояние не менялось: вид живого мертвеца и срочное желание доложить лично вождю народов. Его заместитель и друг Ежевихин пытался самыми разными способами вернуть подполковника к жизни. Он перевез его в кабинет командира полка, а там и щипал, и плескал водой, и пытался отпоить водкой, и даже электрическим током шарахал. Ничего не помогало. Никакие внешние факторы не оказывали на беднягу никакого воздействия. И тогда Ежевихин – смелый был, видимо, человек, фронтовик, как и Картыгин, – рассудил: происходит нечто крайне странное и непривычное. И об этом следует не просто доложить по команде, а после уповать, что, мол, там, наверху, сами разберутся. Он хорошо знал военную систему, никаких иллюзий по ее поводу не питал и понимал, что если дело пойдет обычным порядком (рапорт придет сперва в штаб дивизии, затем в штаб армии, а потом кое-как доберется до Генштаба), то будет потеряно огромное количество часов и дней. А ему отчего-то казалось, что время не ждет, да и несчастный начальник постоянно твердил все то же: о критическом положении и необходимости доложить вождю. Поэтому майор, выгнав шифровальщика, самолично отправил ВЧ-грамму о случившемся лично министру обороны (она была впоследствии уничтожена, и в архивах ее обнаружить не удалось). Вдобавок он поставил в известность о случившемся штаб округа – именно поставил в известность, а не испросил разрешения. В ВЧ-грамме в округ он писал: дескать, подполковник Картыгин получил информацию важнейшего оборонного значения, посему ему и мне срочно требуется прибыть для доклада в Москву, прошу утвердить полетный план. Удивительно, но полетный план был утвержден, и Ежевихин вместе с подполковником (состояние которого не менялось) на транспортном самолете «Ли‑2» вылетел в Москву. Сам сел за штурвал и взял с собой – на всякий случай и чтобы приглядывать за Картыгиным – только второго пилота. И тем спас жизнь остального экипажа транспортника, что остался на земле и оказался не в курсе событий. Но безвестного второго пилота, который видел и слышал подполковника, он под монастырь все же подвел – тот тоже в итоге был уничтожен в бериевской мясорубке.
В ходе полета до Москвы на радиосвязь с бортом вышел сам командующий округом, но и ему майор не стал ничего докладывать, сообщив лишь, что у него есть важнейшая информация оборонного характера, которую он доложит только лично министру обороны или товарищу Сталину.
Неизвестно, какие переговоры, пока он летел, велись на Земле между округом, Генштабом и другими органами. Факт тот, что на аэродроме «Чкаловский», где Ежевихин посадил самолет с Картыгиным на борту, его уже ждали. Всех троих, включая второго пилота, немедленно арестовали. «Воронки» доставили схваченных на Лубянку.
В течение следующей недели Ежевихина и Картыгина интенсивно допрашивали. Последнего к тому же тщательно осмотрели врачи. Диагноз, к которому они склонились, был таков: кататонический синдром вследствие органического поражения мозга. На рентгеновском снимке головы полковника отчетливо был виден металлический (по всей видимости) предмет длиной около четырех сантиметров и толщиной примерно два миллиметра, который, на манер иглы, пронизывал лобную кость и входил в мозг. Ситуация выглядела бы типической, в стране насчитывалось немало пациентов домов скорби, рвущихся доложить о чем-то лично национальному лидеру. Картыгину, казалось, была одна дорога – в психиатрическую лечебницу. Однако в деле еще имелся неопознанный объект, а также Ежевихин и другие граждане, которые его видели. Что же получалось, если собрать все происшедшее воедино? Типичный заговор с целью злодейского умерщвления вождя народов, заговор, нити которого явно тянулись за океан.
Ежевихина допрашивали, применяли к нему меры физического воздействия. Однако он в заговоре с целью погубить вождя народов или других вождей не признавался. А Картыгина пытай не пытай – полковник оказался совершенно невосприимчивым к боли. Он по-прежнему оставался в своем зомбированном состоянии, время от времени повторяя заклинание о необходимости доклада лично Сталину.
Но оставался еще неопознанный летающий объект, который на военном аэродроме видели многие. Очевидцев допрашивали порознь, а показывали они одно и то же. В итоге перед министром госбезопасности Абакумовым (а он лично руководил следствием) встал мучительный вопрос: что делать? Доложить – или не докладывать? Не доложить было нельзя – а вдруг наверху проведают? Тем более что ВЧ-грамма в аппарат министра обороны от Ежевихина уходила, и на уровне округа о ситуации ведали. Если наверху прознают о происшедшем, неминуемо спросят, почему не доложил. А докладывать – ужасно боязно. Крайне необычно все, что происходит вокруг этого дела. В итоге Абакумов сообщил о случившемся лично Берии (который официально в ту пору, в роли первого заместителя предсовмина, атомным проектом командовал, но связей с выпестованными им органами не утратил).
И вопрос, сообщать или не сообщать, встал уже перед Берией. В конце концов, однажды на ближней даче, после совместной выпивки, он вроде бы шутейно рассказал о происшедшем вождю народов. Тот грозно глянул на сатрапа:
– И ты молчал?! Боевой офицер хочет сообщить важнейшую информацию лично товарищу Сталину, а ты его от меня прячешь? Чтобы немедленно доставил!
Тот едва ли не залепетал:
– Но мы не можем гарантировать, что от человека не исходит прямой угрозы вам, товарищ Сталин…
– Значит, твои друзья из МГБ, заплечных дел мастера, целую неделю человека мурыжили, а так и не поняли, враг он или друг?
– Он очень странный, товарищ Сталин, будто не в себе! Мамой клянусь, ни на что не реагирует, хоть иголки под ногти ему загоняй!