– Нет! – воскликнула она. – Вы что?! Вы оскорбить меня хотите? Или проверяете? Вы что, не знаете – комсомолки чаевых не берут! Тем более стройотрядовки! – Она залезла в свой кошелечек, отсчитала три пятака – громадных, полновесных советских пятака, – аккуратно положила их на стол и, словно оскорбленный вихрь (если только вихрь бывает оскорбленным), умчалась.
Чувствуя себя ошарашенным и, непонятным образом, слегка уязвленным, Данилов покинул гостеприимное кафе и вышел в город. Нет, он никак не мог понять это общество, в котором мирно уживались тирамису, тридцать второй съезд КПСС и комсомолка-стройотрядовка-студентка, не берущая чаевых. И немедленно возник вопрос: каким образом все это осуществилось? И на какой развилке мы пошли своим путем, а они тут – своим?
«Надо где-то раздобыть здешний учебник современной истории», – пришла ему в голову мысль, и Данилов счел ее весьма здравой, однако было непонятно, где этот самый учебник взять. В библиотеке? Из центровых библиотек он помнил только «Ленинку» и «Историчку», но записываться туда – целая морока, да и ждать потом часами, когда принесут нужную книжку… И тут всплыло: книжный магазин! И впрямь, если кафе (закусочная, пирожковая) дало ему немало пищи для понимания нынешней Москвы, тогда место, где торгуют не кофе, а знаниями и чтивом, способно принести куда больше! Он крутанулся на подошвах и зашагал по тротуару Садового кольца не к «Красным Воротам», куда шел первоначально, а в противоположном направлении. Совсем неподалеку отсюда, соображал он, находится Мясницкая, а там – магазин «Библио-глобус». И раз здесь сохранилось Садовая, здание МПС, а также рубли (правда, в своем старинном, древнем изводе), то был шанс, что книжный также остался на своем месте.
Мясницкая оказалась там, где всегда. Правда, называлась она иначе – как в советские времена, улицей Кирова. А на повороте с Садового банк (Алексей не помнил, как он назывался в настоящей жизни) теперь именовался, как в детстве, сберкассой. Ресторанчик напротив звался «Пхеньяном», световая вывеска дразнила: «Корейская кухня! Прекрасные блюда по низким ценам!» Раскосая девушка в кимоно, стоящая на тротуаре (наверное, тоже комсомолка-стройотрядовка), поклонилась Данилову и промолвила: «Добро пожаловать, товарищ, сегодня у нас огромные скидки! А морепродукты прямиком из Владивостока». – «Извини, товарищ красавица», – буркнул он и прошел мимо. По мостовой в сторону центра скользили автомобили. Он теперь не удивлялся, что среди них множество российских – кроме шустрых «Оленьков» и грузо-пассажирских «Шилок», обращали на себя внимание лимузины «Мономах» и «Петр», выпущенные «Москвичом». Однако пробок не было, машины катились шустро, а парковка вдоль тротуара была запрещена, и никто правил не нарушал. Немногочисленные прохожие, шедшие ему навстречу, одеты были по-современному – иными словами, Алеша среди них ничем не выделялся. Но от своих реальных современников (и от людей из советского прошлого) они отличались тем, что глядели не насупленными буками, а, напротив, если на них падал взгляд, дружелюбно улыбались в ответ – и тем, скорее, были похожи на, допустим, американцев, причем не в большом городе типа Нью-Йорка, а где-то в глубинке. И еще одно отличие заметил молодой человек: никто из них не пользовался сотовым телефоном. «Да и есть ли здесь сотовая связь?» – он вспомнил, что и в кафе никто мобильник не доставал, и в газете никакой рекламы на эту тему видно не было.
Достаточно быстро Данилов добрался до Бульварного кольца. Станция метро здесь также называлась по-старому: не «Чистые пруды», а «Кировская». А вместо «Макдоналдса» на углу действовала «Пирожковая» с точно таким же логотипом, как в том заведении, где он пил капучино. «Да это, видать, целая сеть», – смекнул Алексей. Почтамт работал, и был он отреставрирован и свежепокрашен. Люди ныряли в подземные переходы, входили в вестибюль метро, который не был сдавлен с обеих сторон павильончиками, где продавалось черт-те что, а гордо демонстрировал свой конструктивистский стиль. Данилову почему-то казалось, что в здешней столице нет той всегдашней суеты, гонки, к которой он привык за последние четверть века. Люди шли вроде бы с меньшей торопливостью, но с большим достоинством, чем обычно. Он остановился, огляделся вокруг: из совсем уж глобальных перемен обращало на себя внимание то, что в начале проспекта Сахарова нет здания «Лукойла» современной постройки, да и никакого здания нет. Вместо этого высится внушительный бронзовый обелиск на постаменте из розового гранита. Алексей уже без боязни остановил прохожего:
– Простите, товарищ… Я приезжий, впервые в Москве… – Прохожий, дядечка лет сорока, модно одетый, в галстуке и с кожаным портфелем, только переминался с ноги на ногу, не выказывая нетерпения из-за занудливого даниловского объяснения. – Скажите, кому это памятник?
– Как кому? – опять в здешней Москве на Алексея глянули, как на умалишенного. Видимо, каждый местный житель был обязан знать этот монумент. – Покорителям Марса.
– Марса?! – не смог сдержать удивления Данилов.
– Ну да, – прохожий говорил об этом, как о чем-то совершенно естественном.
– И что же? Его покорили? Марс?! Советские люди?!
– Да у тебя, парень, видать, совсем мозги отшибло, – сочувственно промолвил незнакомый москвич, – пивка, видать, вчера на матче перебрал.
– Простите, а эта улица как называется? – Алексей указал на проспект Сахарова, внутренне готовясь услышать про улицу Брежнева, или Косыгина, или, по меньшей мере, улицу Марсиан и заранее от этого холодея. Но нет, человек в галстуке ответил: «Проспект Сахарова», – и Алексея слегка отпустило. Он сдержанно поклонился: «Спасибо вам большое, я и впрямь сегодня слегка не в себе», после чего пересек по подземному переходу бульвар и двинулся дальше по Мясницкой, то есть, пардон, улице Кирова.
Тут он заметил еще одно отличие от привычного мира – оно не бросалось в глаза, и потому, видимо, он обратил на него внимание только сейчас: улица и тротуар были очень чистыми. Нигде не валялось ни окурка, ни бумажки, или банки, или пластиковой бутылки. Вероятно, борьба за чистоту, о которой он только что прочитал в «Правде», была здесь не кампанейщиной, а постоянной заботой. И еще: хоть он и ловил обрывки чужих разговоров – и мужских компаний, и молодежных, – ему ни разу не услышалось ни единого матерного слова. Да что там, даже легкой грубости, так сказать, «брани-лайт» не доносилось до слуха: никаких «жоп», «сучек» и прочего мусора, до которого горазды были привычные Алексею москвичи. Может, сдержанность сия была связана с тем, что однажды встретились Данилову на пути люди с красными повязками дружинников? Они шли вчетвером, мужчины и женщины, и живо напомнили ему, как видел он таких в родном городе в далеком-далеком детстве. И только одно относительное нарушение общественного порядка заметил молодой человек на своем пути: из заведения с вывеской «Пивная» (а их здесь оказалось много – пивных, блинных, закусочных и бутербродных, с именами собственными и без) вывалился расхристанный человек в кепке набекрень и побрел, пошатываясь, к метро. И то хлеб, а то Алексею стало казаться, что он попал в совершеннейшую утопию.
«Библио-глобус» оказался на месте, в конце улицы, близ каменных громад зданий тайной полиции (они тоже никуда не делись). Только назывался он иначе: «Книжный мир», что было теперь неудивительно: Алексей сразу вспомнил, что давным-давно, в самом начале девяностых, когда он мальчиком приезжал в столицу, магазин именовался именно так. Однако внутри все теперь было устроено по-современному: открытый доступ к книгам, высоченные, до потолка, шкафы, и все горизонтальные поверхности тоже выложены фолиантами. Острый глаз читателя со стажем принялся выхватывать знакомые названия. Вот Солженицын, «Август четырнадцатого» – под рубрикой «К юбилею революции». Наличие в книжном Солженицына (равно как и Сахарова – на улице) заставило еще раз порадоваться – но и удивиться: как они уживаются с тридцать вторым съездом КПСС? Он стал пробираться туда, где в его мире располагалась учебная литература, – и взгляд вдруг упал на плакат, в углу которого значилось: ПОЛИТИЗДАТ, а по центру, крупными буквами: ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС. Ниже располагались фотографии и фамилии. Данилов протиснулся к плакату в предвкушении: вдруг он увидит кого-то знакомого, не случайно ведь книжки писали в этом мире Донцова и Антонова, а футбольный мяч гоняли Дзюба и Дзагоев… Но – нет. Генеральным секретарем ЦК КПСС числился неведомый ему Иван Федорович Верещагин, корпулентный мужчина лет пятидесяти с волевым взглядом. И лишь одно лицо и имя были знакомы: в числе двух, а то и трех десятков «кандидатов в члены Политбюро» значился нисколько не изменившийся Геннадий Андреевич Зюганов. Плакат с членами Политбюро продавался по смешной цене три рубля пятнадцать копеек.