– Ты лжешь, мерзавец! – не выдержала Элишбет.
Проповедник замолчал, будто невидимая рука вогнала ему в глотку кол. Он лишь таращил глаза и шипел, как змей. Рука его медленно поднималась, пока не вытянулась в указующую стрелу. Наконечник стрелы уперся в лицо Элишбет. И из горла проповедника вырвался страшный вопль:
– Это она!!!
Кто «она» – никто не спрашивал. Бросились сразу, без раздумья. Эфер попыталась закрыть Элишбет, но у нее не было с собой копья…
Наверное, я пропущу многие события и сразу приступлю к истории Иешуа. Но кое-что мне придется рассказать, потому что, как сказано, нет памяти о прошлом.
Жизнь медленно, почти незаметно для глаз, ухудшалась. Урожаи падали, потому что летние дожди стали редки, а осенние начинались раньше и губили созревшие хлеба. Затеянная Антипой сеть каналов орошения оказалась бесполезной, а то и вредной, и многие плодородные земли в Великой долине заболотились или засолились. Все меньше привозили товаров из Сугуды, Индии и страны Церес, потому что за них нечем стало платить. Дома и дороги ветшали; однажды после паводка разрушился Иродов мост, и его не стали восстанавливать.
Все больше людей скиталось по дорогам, ища любую работу или выпрашивая еду у тех, кто еще имел лишний кусок хлеба. Среди скитавшихся были и такие, к кому не стоило поворачиваться спиной.
С удивительной точностью, раз в три года, нападал мор на мелкий скот. Однажды, проезжая из Кпар-Нахума в Скифополь, я в семи разных местах видела, как рабы и нечистые либо копают глубокие рвы, либо уже забрасывают их землею. Смрад стоял такой, что ветер казался липким.
Произошло землетрясение в Галилее. Слабее того, что было при Ироде, города не разрушились и стены их не упали, но что-то испортилось в сердце земли, и многие источники сделались солеными или горькими. И счастье, что осенние дожди начались еще раньше, чем обычно, иначе смертей было бы много, много больше…
И только в двух местах жизнь казалась прежней – то есть становилась лучше день ото дня. Это Иерушалайм и новая столица Антипы, Тибериада. Новый город строился на берегу Галилейского озера, в самом благодатном месте, на пологом берегу, окруженный рощами с трех сторон. Мрамор для его постройки привозили из Сицилии, из Испании – шиферный камень, с Санторини – черную санторинскую землю, которая, будучи растерта в порошок и смешана с жидкой известью, по высыхании превращалась в камень крепче гранита; с Кипра и Крита везли сосны и дубы, из Ливана – кедр и сикомору. Отец мой принимал участие в поставках и покалечился однажды – или был покалечен… Но об этом чуть позже.
Иерушалайм тоже процветал, и сердцем его процветания был Храм. Посещение его дважды в год стало обязательным для всех, за исключением дряхлых немощных старцев и тяжелобольных – да и тех зачастую несли или везли туда родственники. У немногих, кто пренебрегал обычаем, мог сгореть дом, пасть скот, да и сам он не был в безопасности. Ревнители все более побеждали в споре философских школ, и многие уже с нежностью вспоминали боэциев…
Итак, отец. Это случилось, когда Иешуа исполнился двадцать один год, день в день. Сам Иешуа был в кратком отъезде по делам и вернулся только вечером, а если бы он был с отцом, несчастья бы не случилось, я знаю; но кто же способен предугадать все? Даже всеведущий Бог, когда посылал двух ангелов в Содом, не представлял себе, чем это кончится.
Так вот, отец принимал и пересчитывал очередную партию бревен, как вдруг соседний штабель рассыпался, и катящимся сосновым стволом отцу помяло обе ноги – одну до колена, а вторую и выше колена. Его привязали к широкой доске и так принесли домой. Многие врачи пытались лечить его, и Оронт привозил ему знаменитого парфянского военного цирюльника, ставившего на ноги многих покалеченных воинов, но все впустую. Отец только тягостно вздыхал под их пытками и сетовал, что-де не вовремя ушла Эфер – вот она-то точно помогла бы ему…
Эфер, как я помню, использовала для очищения язв и ран мазь, сделанную из желудков свежеубитых голодных собак… решился бы отец на такое? Ох, не уверена я…
Отец пролежал дома четыре месяца и умер во сне незадолго до праздника опресноков. Вот о чем он молился:
– О Боже, Источник всякого утешения, Бог милосердия и Владыко всего рода человеческого, Бог души, духа и тела моего!
Я поклонюсь Тебе и молюсь, о мой Бог и Господь: если уже исполнились дни мои и пришло время, когда я должен уйти из этого мира, то пошли, я молю Тебя, великого Микаэля, архангела.
И пусть пребудет со мною, дабы жалкая душа моя вышла из этого бренного тела безболезненно, без страха и нетерпения.
Ибо великий ужас и жестокая тоска овладевают всякой плотью в день кончины, мужи это или женщины, звери полевые или лесные, ползают ли они по земле или летают по воздуху.
Все твари, сущие под небом и в которых есть дыхание жизни, бывают поражены ужасом, великим страхом и крайним отвращением, когда души их выходят из тел их.
И ныне, о мой Бог и Господь, Твой святой ангел да удостоит своим присутствием душу мою и тело мое, пока не совершится разделение их.
И да не отвратится от меня лик ангела, назначенного хранить меня со дня рождения моего. Но да будет спутником моим, доколе не приведет меня к Тебе.
Да будет лик его радостен и благосклонен ко мне и да ведет меня в мире.
Не допусти демонов, грозных духов, приблизиться ко мне на пути, которым я должен идти, доколе не приду благополучно к Тебе.
И не допусти, чтобы стражи рая запретили мне войти в него.
И, открывая грехи мои, не подвергни меня позору перед страшным судилищем Твоим.
Но храни детей моих и вдову мою так, как хранил их я. В руки Твои передаю их и доверяю Тебе.
О Боже, Судия праведный, Тот, Кто будет судить смертных судом правым Своим и воздаст каждому по делам его! Пребудь со мною в милосердии Твоем и освети путь мой, дабы я пришел к Тебе. Ибо Ты изобильный источник всех благ и слава в вечности, аминь…
Мы отвезли отца в Еммаус и там похоронили рядом с дедом Давидом. Погребальную колесницу сопровождали почти пятьсот человек. Все дороги были забиты ликующими паломниками. Но нас пропускали вперед.
Много времени спустя один из бывших помощников отца сказал мне, что веревка, стягивающая замок того злосчастного штабеля, не лопнула и не перетерлась, а была кем-то перерезана. Но кто это сделал и с какой целью, я просто не могу вообразить. Разве что другие лесоторговцы, кому отец когда-то вольно или невольно перешел дорогу…
Вскоре после смерти отца мы с Иохананом и детьми продали дом под Скифополем и перебрались в Геноэзар, самый старый из городов на берегу озера и лежащий совсем рядом с Кпар-Нахумом; от нас до мамы можно было дойти пешком всего за час. Иешуа и Иоханан посоветовались друг с другом и со знающими людьми и решили помимо торговли деревом заняться еще и торговлей шелком и шерстью, а также железом. В Сугуде железо было дешево, его там вытапливали просто из песка, но зато был очень дорог провоз через Сирию: римляне стали брать за железо высокую пошлину, вынуждая тем самым покупать дамасское, которое было хуже: сугудское ржавело медленно, а дамасское – очень быстро. Но Иоханан придумал способ обмануть таможенников. Какой это способ, я не знаю, да если бы и знала, то не стала бы выдавать его – может быть, кто-то им еще пользуется. Почти весь привезенный товар он продал Антипе, чем заслужил восторг и благодарность; и еще не раз он возил таким образом железо, которое большей частью шло на строительство Тибериады, а какой-то меньшей – на мечи и наконечники копий. Что касается шерсти, то здесь Иоханан тоже придумал простую и замечательную вещь. Известно, что евреи, в отличие от арабов, не едят мяса верблюда, не пьют молока и не используют шерсть, а лишь возят на нем грузы и неохотно ездят сами, отделяя себя от соприкосновения с нечистым животным ковром из овечьей шерсти или просто шкурой. В Галилее верблюдов немало, а еще больше их во владениях Филиппа; и по весне, когда начиналась линька, крестьяне и работники просто закапывали вычесанную шерсть. Мой муж нанял два десятка краснобаев, и они объехали множество деревень, объясняя всем, что закапывать шерсть нельзя, поскольку-де так оскверняется почва, и не от этого ли все наши невзгоды? – а нужно ее сваливать в загородку под навес, и специальные люди будут ее оттуда забирать… А потом собранную эту шерсть женщины-язычницы распутывали, расчесывали, и Иоханан отправлял ее огромными тюками, которые было под силу поднять только двоим сильным мужчинам, в Грецию и Фракию, где верблюдов не было, а холода были.