Затем я вспомнил случай, произошедший ровно год назад. Титлоу исполнял обязанности декана и имел возможность конфисковать пиротехнику у одного из студентов. И эта пиротехника, как мне казалось, все еще лежала в ящике его стола… Через пару секунд я понял, что мой план сложился.
Я выскользнул из кабинета, затем прошел через калитку и прямо в профессорскую, взял огарок свечи из стоявшего на столе канделябра. С ним я быстро вернулся к себе и стал ждать, оставив дверь приоткрытой, чтобы слышать передвижения Титлоу. Как я и надеялся, вскоре он вышел: собирался инсценировать свой обычный визит к Амплби. Как только он спустился по лестнице и исчез из виду, я вошел к нему и через мгновение обнаружил то, что искал: обычную петарду. Затем поспешил за Титлоу и вернулся в кабинет, прежде чем он успел дойти до западной калитки. Это давало мне минуты полторы. Я быстро прошел в дальний угол комнаты, зажег свечу, закрепил ее на вращающемся книжном шкафу, предварительно прикрыв томами, снятыми с полки. Потом просто ждал, пока не услышал, как дворецкий открыл входную дверь, поджег от свечи фитиль петарды, который впоследствии наведет на мысль о примитивном, но надежном запале, спрятал петарду за книгами и как можно быстрее выскочил из комнаты… Не знаю, совершил я ошибку или нет.
– Мистер Поунолл, – произнес Эплби.
– Все мои действия во вторник вечером, – начал Поунолл, – мотивировались только одним: моим твердым знанием того, что Амплби убил Хэвеленд и попытался переложить вину за преступление на меня.
Дейтон-Кларк чуть не застонал. Барочо одобрительно кивнул. Кёртис проснулся и понюхал табаку. Неторопливо, на удивление тихим голосом, чуть склонив голову набок и сцепив пальцы рук, Поунолл рассказал свою историю.
– Эмпсон в своей хаотично перемешанной версии событий упомянул о том, как можно столкнуться с чем-то странным и, если ничего не подозреваешь, не очень-то об этом задумываться. Именно таким образом начались мои приключения во вторник вечером. Как всем вам известно, я привык ложиться спать очень рано, часто около половины десятого. Во вторник это произошло чуть позже: примерно в десять часов я вышел из комнаты, чтобы принести из кладовки горячей воды. В это время я услышал, как кто-то звонил по телефону из комнат Хэвеленда, расположенных напротив моих. Я лишь разобрал, как чей-то голос спросил: «Это вы, ректор?» – после чего отправился дальше. Однако голос принадлежал Эмпсону, и я слегка удивился, что он звонит от Хэвеленда. Я пробыл в кладовке с полминуты, и вестибюль все это время находился у меня в поле зрения. По возвращении к себе я ничего не слышал, поскольку дверь у Хэвеленда была закрыта. Однако я заметил нечто, что сразу же озадачило меня и должно было показаться мне весьма любопытным. Входя к себе, я взглянул наверх и увидел Эмпсона собственной персоной. Он спускался вниз к небольшой лестничной площадке, скорее всего, затем, чтобы взять угля из бункера. Я удивился, как это он смог вернуться наверх, а я не заметил, однако не удосужился вникнуть, что для него это было физически невозможно.
Я сразу отправился спать и, как обычно, тотчас же уснул, однако не переставал думать об этом странном инциденте, и, полагаю, он мне приснился. Мне снилось, что кто-то говорил странным, неестественным голосом, и в этот сон вплелся звук, который, как я сейчас полагаю, был звуком выстрела, убившего Амплби. Потом мне снилось, как кто-то или что-то хватает меня за запястья. Тут я проснулся с чувством, как я уже объяснял мистеру Эплби, что у меня кто-то побывал.
Я не стану пытаться объяснить историю, рассказанную нам Титлоу, однако вскоре я обнаружил в гостиной то, что он упомянул: пятна крови и сожженные странички из ежедневника. Затем, выбежав на улицу, обнаружил тело ректора… Вам известно, с какой ясностью иногда можно вспомнить голос? В тот самый момент я точно припомнил то, что слышал чуть раньше, и с полной уверенностью осознал, что слышал голос не Эмпсона, а Хэвеленда, пытавшегося сымитировать голос Эмпсона. Стало ясно, что с помощью этой уловки Хэвеленд выманил ректора из кабинета в Садовый сквер. После этого он застрелил его и попытался с помощью неизвестных мне средств свалить вину на меня.
Убийцей был Хэвеленд. И тут я вспомнил одну примечательную вещь, которую рассказал мне Эмпсон. Вчера вечером мы все это слышали. В каком-то сумасбродном порыве Хэвеленд заявил Амплби, что хотел бы, чтобы того замуровали в жутком склепе. И тут я понял, как смогу избежать обвинений и в то же время содействовать свершению правосудия.
Я побежал к Хэвеленду. Его у себя не было. Я схватил кости, бегом спустился в кладовку и положил их в кресло для мытья. Затем я выкатил кресло в сад, втащил на него тело, обернул мантию Барочо вокруг головы трупа и вернулся со всем этим к себе в гостиную. Я едва успел. Через несколько секунд я услышал, как возвращался Хэвеленд. Как только он закрыл за собой дверь, я снова выскочил и поспешил с креслом и всем остальным к кабинету ректора. Вы догадываетесь, что было дальше. Через шесть минут после обнаружения тела Амплби и открытия злого умысла против себя я соорудил в кабинете ректора весьма убедительную версию воплощенного желания его реального убийцы, когда тот говорил о жутких склепах. Мне она казалась вполне сносной.
В профессорской снова воцарилось молчание, которое нарушил декан:
– Мистер Эплби, вы можете пролить какой-нибудь свет на это нагромождение противоречий? И где Хэвеленд? Я его здесь не вижу.
Все машинально посмотрели на другой конец стола, где позавчера напротив Эплби сидел Хэвеленд. Однако теперь там восседал Рэнсом, отозвавшийся на пытливые взоры встревоженным «Послушайте же!». Эплби спокойно выслушал вопросы Дейтона-Кларка.
– Господин декан, никаких противоречий нет. Из уст всех говоривших мы услышали правду и ничего, кроме нее. Обстоятельства сложились таким образом, что некий член колледжа, волею случая оказавшийся в Садовом сквере, стал свидетелем действий, полностью совпадающих со всем сказанным здесь. Именно сведения, предоставленные этим господином, и позволили мне потребовать сделать заявления, которые вы только что слышали.
Господин декан, таковы факты. Повторяю, что все правдиво излагали то, что им известно. Однако все действовали на основании противоречивых взглядов на то, что произошло на самом деле. Противоречивых мнений, во-первых, касательно умысла убийцы и, во-вторых, по поводу первого рокового предположения мистера Титлоу… Вы спрашиваете о мистере Хэвеленде. Хэвеленд, убийца вашего ректора, сегодня вечером покончил с собой во время попытки его задержания.
– Хэвеленд убил Амплби, – продолжал Эплби, – однако он вовсе не намеревался подписываться под этим деянием. Профессор Эмпсон был готов это заявить, опираясь на свои научные данные. Однако профессор Эмпсон, сокрушаясь по поводу того, что он считал подлым сговором против Хэвеленда, не был готов обсуждать «нормальность» Хэвеленда с точки зрения общепринятой практики. Он ясно осознавал, что подобная дискуссия скроет от непрофессионала один научный постулат, который он считал существенным: Хэвеленд был не из тех, кто мог бы намеренно выдать себя. Но это, в конце концов, не главное. Главное состояло вот в чем: Хэвеленд страдал таким психическим расстройством, при котором сохраняется тонкая грань, отделяющая его от здравого смысла. Возьмем его мотив. Он являлся, как я узнал от вас, господин декан, вероятным кандидатом на пост ректора. Так же, как я заключил из переданного мне инспектором Доддом замечания профессора Кёртиса, как и профессор Эмпсон. Когда Хэвеленд задумал убить Амплби и обвинить в этом Эмпсона (в этот состоял изначальный замысел), он был движим моральной нечистоплотностью в сочетании с четкой логикой, что характерно для подобных расстройств.