– Теперь да… – хмуро кивнул стрелок. – Теперь всяк, кто оружие не роняет, может принесть свою пользу. Беда на Руси! Так что бери, не стесняйся.
Когда Мякша скрылся за теремом, Черняк глянул ему в след и не таясь тяжело вздохнул.
– Секреты, говорит, знаю… – сплюнул он в пыль под ногами. – Днепр из конца в конец исходил… Его отец был худшим рыбарем на Днепре. Пил больше, чем рыбы вытягивал… Чему мог мальца выучить? Одна надежда, что тот сам хоть что-то понял.
– Не мучайся! – успокоил старосту Волк. – Лучше он, чем жаждущий легкой славы плотник, видавший реку только с берега. Али не так?
Черняк безнадежно махнул рукой, усаживаясь на лавку возле стола.
Дел никаких больше не было и друзья, чтоб не тратить время попусту, решили отплыть немедля, как только Мякша будет готов. Микулка не возражал, его словно бечевой тянуло в Киев, поскорей выведать у Белояна, как вернуть ненаглядную Диву. Витязи собрали нехитрые дорожные вещи и прямиком направились к реке, благо идти недалече – три улицы и два переулка. Пронырливый Ратибор даже умудрился где-то добыть темно синий кафтан себе в пору, взамен изодранного в клочья уличскими стрелами. Микулка усмехнулся, подумав, что с эдакими умениями стрелок и без всяких волховских советов умыкнет из вирыя не то что девку, а кресло из под Перуновой задницы. Как разберемся с бедами, что на Киев свалились, надо будет с ним перемолвится по этому поводу.
Широкий Днепр величаво нес воды к синему морю, три скользких от рыбьей чешуи причала осторожно вылезли в реку на толстых, потемневших от сырости столбах, изумрудная вода играла с солнечным светом и десятком рыбацких лодок, раскинувших сети по всей ширине. Единственная торговая лодья уткнулась раскрашенным бортом в дальний причал, гребцы на месте, рабочий люд что-то грузит, тягает мешки и накрытые тряпицами корзины, Ветерок уже постукивал подковами в доски палубы, испуганно косил глазом, выискивая хозяина средь незнакомых людей.
Мякша командовал как взрослый, напускал на себя серьезность, покрикивал, тыкая пальцем, куда что ставить. На поясе действительно висел меч, но такой неказистый, короткий, что у Микулки губы сами расползлись в чуть заметной улыбке. Что ж за дед был у юного рыбаря? На такой меч еще достойного выискивал…
Теплый воздух сушил весла в уключинах, густо пахло рыбой, мокрым песком и дальней дорогой. Микулка вздохнул – сколько прошел городов и весей, а каждый раз сердце наполняется волнующей грустью, словно место, которое покидаешь, забрало частичку твоей души. А может быть так даже лучше? Хуже, когда душевный огонь остается нерастраченным… Пусть он лучше полнится с каждой потерей, а во всех местах, через какие проходим, пускай остаются эти пылающие угольки. Приятней будет вернуться на их зовущий, трепещущий свет.
Черняк проводил их до самой лодьи, тепло попрощался, как бы стараясь запомнить каждого из друзей и когда все уселись, отвернулся и не оглядываясь направился к терему. В глазах блеснуло то ли солнце, то ли непрошеные слезинки сорвались в черную бороду.
Тихо плюхнулись весла и лодья, качнувшись в невысоких волнах, легонько вырулила навстречу течению, квадратный парус с накрашенным Ясным Солнцем поймал зазевавшийся ветер, запряг, и тот, скрипнув мачтой, понес путников к далекому Киеву.
К обеду ветер окреп, потянулись крутые лесистые берега, зашумели по сторонам дубравы и ельники, Олешье осталось далеко позади и только редкие рыбацкие лодки напоминали о недалеком жилье. Гребцы отдыхали, любуясь мрачноватым величием, только Мякша с нарочитой серьезностью и без особой надобности двигал кормовым веслом, напускал на себя важный вид, чтоб побаивались и уважали. Лодья шла споро, зеленые волны, будто собаки, лизали борта, но не мешали, только нашептывали полузабытые старые сказки.
Друзья говорили мало, больше поглядывали по сторонам, словно силясь рассмотреть опасность на чуть скрытых расстоянием берегах, Микулка тоже тревожился непонятно с чего, обеспокоено перебирал пальцами теплую конскую гриву, шептал ласковые слова в дрожащее ухо четвероногого друга.
Солнце застряло в самой верхушке неба, роняя на землю влажный удушливый зной, но снять кольчугу и в голову не приходило, казалось засевшие в лесу лучники только и поджидают уязвимую цель. И хотя не было даже намека на затаившегося врага, тревожное чувство не отпускало.
– Был бы с нами Витим, – невесело усмехнулся Ратибор, – Он бы искрутился как уж на сковороде. Чутье на опасность у него всегда было намного острее нашего. И уж если у меня, толстокожего, волосы по всему телу вздыбились, то что бы с ним стало, даже не ведаю.
– Сдох бы… – хладнокровно сплюнул за борт Волк. – Сердце б не сдюжило.
Он снял с плеча лютню и принялся подтягивать струны, то и дело пробуя их на слух. Звук получался неприятный, будто кошку дергали за усы, от чего настроение путников ничуть не улучшилось, а Микулка и вовсе скис, быстро поддавшись гнетущим мыслям.
– Хватит дренькать! – заметив такую перемену в соратнике, остановил певца Сершхан. – Лучше спой что-нить веселое, удалое.
– Не могу я петь на заказ! – недовольно сморщился Волк. – Песня должна проситься сама. От души.
– Тогда лучше не надо… – понимающе кивнул Сершхан. – А то сейчас такое напросится…
– Во-во… – сощурился Ратибор, зачем-то стянув с плеча лук. – Послушаем тишину, ныне она под настрой – самая дивная музыка.
Тишина посвистывала на ветру оконечьем мачты и тихо плескалась в борта назойливыми волнами, лес по обоим берегам становился все мрачнее и гуще, веяло сыростью, комариным звоном и затаенной опасностью.
– Держись ближе к середке реки! – попросил Ратибор юного кормчего. – К этим берегам приближаться нет никакой охоты.
– Да тут всегда так было! – отмахнулся Мякша. – Ничего особенно страшного нет, просто нежити полон лес, вот мурахи по спинам и ползают. Леса кругом мокрые, заболоченные… Худые, в общем, леса. Русалок, упырей всяких тут без счету, ни один рыбарь даже днем на эти берега ногой не ступит, хотя по реке можно ходить без вреда. А уж ночью… Да, к ночи лучше успеть пройти дальше, там чуть поспокойнее.
Микулка прислушался к разговору, мигом вынырнув из тяжкой задумчивости, тут же припомнились полуденницы и упыри, с которыми приходилось встречаться. Жуткие твари, а уж если их полон лес… Совсем худо дело.
Тут и солнце стало съезжать к закату как по намыленному, только вроде был полдень, а вот уже и жара спадает, и голубоватая дымка еле заметно клубится промеж далеких деревьев. Птицы не смолкли, но щебетали как-то глухо, простужено, все чаще вместо заливистых трелей из леса вырывалось надсадное карканье или жутковатый завывающий клекот.
– Что это? – паренек настороженно вытянул шею. – Ну и звук!
– Это выпь кричит. – уверенно вымолвил Мякша. – Я ж говорю, болота кругом…
Ближе к вечеру берега расступились, от чего на душе здорово полегчало – голоса леса доносились не так отчетливо, чувство опасности чуть отступило, сменившись легкой усталостью. Ратибор даже повеселел, нашептывая слова то ли песни, то ли какого-то сказа. Петь он умел чуть хуже, чем ворона с передавленным горлом, но душа все ж тянулась к большому и светлому, потому, не слушая насмешки друзей, он частенько бубнил под нос незатейливую мелодию.