– Но…
– Вы хотите со мной спорить?
– Но она же протухнет! Как… так?
– Ладно-ладно. – Татев сделал примирительный, успокаивающий жест, будто оттолкнулся ладонями от чего-то невидимого, напиравшего на него. – Пусть не свежее… это все равно…
Илья облегченно вздохнул.
– …пусть остается такой же… Но большего я вам не уступлю, – Татев шутливо погрозил пальчиком, – ни-ни!
Илья вышел от Татева несколько ошарашеный, сел за стол, посмотрел на банку, в которой становилась свежее вода, и задумался.
– Да-да… безусловно, вода протухает, но с другой стороны: вода протухает не сразу, а постепенно, для этого ей нужен срок – иногда очень значительный. Итак, исходим из того, что вода никогда не может протухнуть до конца, – в каком бы состоянии вода ни была, мы можем утверждать, что она может протухнуть еще сильнее. Делаем вывод, что для того, чтобы вода протухла окончательно, нужен бесконечный отрезок времени. Возьмем любой мыслимый ограниченный отрезок времени – время наблюдения за банкой – и делим бесконечность на этот отрезок… Что получаем? Ту же бесконечность! Значит, по сравнению со временем, за которое вода должна протухнуть, этот отрезок пренебрежимо мал. Так? Логично. Значит, все равно: берем мы очень маленький, ограниченный отрезок или довольно значительный… Но за маленький-то отрезок времени банка не успеет протухнуть! Следовательно, она не успеет протухнуть и за большой отрезок времени! Вот! Вот! Значит, Татев был прав!
– Можно, конечно, доказать – и что вода становится свежее… Но… – Илья с опаской посмотрел на банку, – в данном случае имеем два решения, выбираем из них то, которое лучше отражает наблюдения…
Илья принялся делать расчеты, обложился грудами книг, чем удивил и испугал сослуживцев. Эразм Багратионович подходил к нему и говорил: «Ты эта-а… не сильно напрягайся… да… Поработал-поработал и дай мозгам отдохнуть, сходи покури… Сегодня не получилось – завтра получится». Эсмеральда ничего не говорила, но, когда проходила мимо его стола, пускала особенно изящные кольца сигаретного дыма. Морозильников садился прямо к нему на стол, смотрел долго и безмолвно на то, что Илья пишет, потом нервно усмехался, чесал затылок и отходил, пожав плечами: чудак! Боженькина и Одуванчикова смотрели на него с обожанием и страхом: боялись даже подходить к его столу.
Илья стал неделями пропадать в библиотеках, выписывал себе сотни журналов, книг, брошюр, относящихся к его вопросу, конспектировал, составил каталог (очень впоследствии ему пригодившийся, – когда его спрашивали что-нибудь по специальности, он мог солидно отвечать: да что я буду с вами разговаривать, когда вы даже этой работы такого-то автора не знаете! изучайте источники!).
Правдами и неправдами он пробился к ЭВМ, работал несколько суток, загрузил в нее свои программы, запустил ее на счет, машина долго гудела, собираясь с силами, мигала лампочками, раскалилась до белого каления и наконец выплюнула распечатку, на которой крупно было написано: «ДУМАТЬ НАДО!!!» Обидевшись на машину, Илья пнул ее, – машина, завращав всеми бобинами, замигав лампочками и включив аварийную сирену, вдруг стала выдавать горы исписанной цифрами и значками бумаги. Илья с воплем схватил, оторвал себе часть и прибежал в институт: «Смотрите! Смотрите! Я сделал расчет!»
Встретил его Татев, долго жал руку, поздравлял с успехом, потом забрал у него все расчеты, все материалы – для ознакомления, и Илья сел снова за свой стол. С этих пор Татев, когда подходил к нему, уже не спрашивал: «Как ваши успехи?», а говорил: «Очень-очень интересная работа, но – объем, объем! Да с такой работой не кандидатскую, а докторскую можно защитить! Но время, время… все, знаете, руки до нее не доходят… сами понимаете – какой институт на плечах держать приходится и какие проблемы приходится решать… глобальнейшие!»
Через полгода, когда Илья поинтересовался: а может ли он посмотреть свою работу, – вдруг выяснилось, что она куда-то подевалась. Татев на глазах Ильи перерыл все ящики, открыл шкафы, из которых вывалилась груда пахнущих мышами бумаг, но сколько Илья не искал, он так и не смог найти даже листочка от той своей первой работы. Теперь он стал умнее: к чему идти непроторенными путями? Это трудно, тебя на каждом шагу останавливают, поворачивают в нужном направлении, и потом – ты то и дело вязнешь в топях, тебя критикуют на Научных Советах и в конце-концов заваливают на защите как зарвавшегося и неуважительно относящегося к сединам. Поднимется какой-нибудь старец – песок сыплется – и скажет: «Глуп-п-пже надо, молодой человек, глуп-п-пже!» (А это значит – глупее.) Нет, нет – идти, если хочешь чего-то достичь, предпочтительнее по проторенным путям – как все, ведь получают же здесь как-то кандидатскую степень? Кандидатов-то – пруд пруди, куда ни плюнь – в кандидата попадешь, в пивной подходишь к столику – а там кандидат сидит, очередь в магазин занимаешь – и тут кандидат!
Илья снова и снова разбирал груды чужих диссертаций, думал, думал, и наконец понял, в чем секрет их изготовления. Он сделал себе копии этих диссертаций, взял ножницы и стал не читая отрезать от страниц абзацы, – после этой операции у него образовалась полная корзина вырезок. После этого Илья тщательно перемешал кучу вырезок, направив в корзину струю воздуха от вентилятора, потом не глядя брал их и в произвольном порядке вклеивал в диссертацию – как выяснилось, кроме научных текстов туда попали и тексты газетные, но это тоже сыграло Илье нáруку, так как показало направление его мыслей. Поколдовав таким образом, Илья склеил себе диссертацию достаточно внушительных размеров.
Как Илья и предполагал, она удивительно быстро – для этого понадобилось всего несколько лет – прошла через Научные Советы и заслужила одобрительные отзывы оппонентов. За это время Илья успел подготовить и опубликовать в соавторстве с Татевым (тоже очень верный ход, если бы он не предложил Татеву соавторство, то никогда бы не опубликовал) несколько крупных программных статей и заслужил этим всеобщее признание. Теперь он сам подходил к Татеву, был с ним на ты, на короткой ноге: «Простите… я вот в этом месте ссылочку на вас сделал… ничего, что под тринадцатым номером?» – «Э-этто нич-чево, нич-чево… Это можно!» Илья хихикал, пожирая глазами начальничка, а если тот вынимал сигарету, сей же момент щелкал дорогой, специально для этого случая купленной зажигалкой. «Э-этто можно… и мы любим пошутить – если по пустякам!» – Татев говорил важно, пускал в лицо Илье ароматный дым от импортного табака.
И, наконец, его диссертация была представлена к защите.
Защита была назначена в скромном старом зале Академии, в котором проходили защиты еще в восемнадцатом столетии, в них принимал участие сам тогдашний Президент Академии наук Шумахер, – рассказывали, что был один раз случай, когда на защиту пришел Ломоносов – вошел, сел, послушал, а потом (вот деревенщина! без соблюдения субординации!) так в лицо Шумахеру и сказал: «Чепуха это все! Бред!» Шумахер позеленел и сломал с досады свою ручку с самопишущим пером – эта ручка теперь хранится в Университете в музее реликвий. А Ломоносов предложил ему свою: «Mоя хоть и не импортная, обыкновенная шариковая ручка, но именно этой ручкой я писал свои труды, попробуйте и вы напишите что-нибудь, – может быть, что и получится, иначе неясно: что вы сделали, как Президент Академии… Может быть, и откроете что-нибудь в области Естественных или Неестественных наук… открыл же я Университет!»