После всех событий страшного черного дня меня трудно было чем-нибудь напугать. Скорее всего доктор это понимал, поэтому и не стал выдумывать.
– Он хоть одним глазом будет видеть? – осторожно спросил я.
– Конечно, – улыбнулся Вакса. – И раненым будет видеть. Только надо его немножечко подлечить, когда доберемся до материка. Вы, мистер Вершинский, шли бы отца проведать. Мне все равно в медицинский отсек, я провожу вас с мамой.
За то время, пока я был без сознания, крен корабля сделался вроде бы меньше, по крайней мере мне так показалось, когда мы спускались с мостика по трапам. Но я решил, что о состоянии судна лучше было бы справиться у отца или дяди Эда, чем у доктора или мамы.
Медицинский отсек на «Принцессе» оказался гораздо больше, чем я мог предположить. Года два назад мы с пацанами и девчонками частенько лазили по затопленным громадам, тогда еще не таким ржавым, как теперь, но до судов класса «Принцессы» мы добраться не могли – все крупнотоннажные великаны стояли не у пирсов, а на рейде. Взрослые за такие забавы нас беспощадно гоняли, потому что торпеды и мины, охотившиеся в бухте, могли услышать детские голоса, подойти вплотную к борту и взорваться. Мы это знали, поэтому в подобных вылазках общались жестами, которые сами придумали. Ладонь пальцами вверх означала, что надо подниматься по трапу, большой палец, опущенный вниз, означал необходимость спуска, а тот же палец, поднятый вверх, говорил окружающим, что все нормально и можно двигаться дальше. Поначалу этих простых знаков хватало, а впечатлениями можно было делиться и после вылазки, но со временем и по необходимости мы придумывали все новые и новые жесты, а под конец узкоглазый Пак придумал жесты для всех слогов, и мы могли, хоть и медленно, построить из них любое предложение. Потом мы приноровились настолько, что в трюмах полузатопленных кораблей рассказывали анекдоты про Хрюнделя и Сумасшедшего Червяка. Правда, под конец анекдота приходилось зажимать рот и нос руками, чтобы какая-нибудь кормящаяся рядом торпеда не услышала наше хихиканье, но такая игра с опасностью придавала особую соль нашим однообразным детским развлечениям. Честно говоря, я всегда считал, что отцовский ремень представляет куда большую опасность, чем твари, приплывавшие в бухту из океана. Но однажды этой иллюзии пришел конец – небольшая торпеда убила двоих мальчишек и девчонку, забравшихся на прибрежный понтон. Одним из мальчишек оказался бесстрашный узкоглазый Пак, которого мы все знали и очень любили. Так страшно закончились наши игры в разведчиков, и больше никто из нас никогда по кораблям не лазил.
Мне приходилось видеть несколько медицинских отсеков на других полузатопленных кораблях, и мы даже выламывали из щупалец операционных роботов великолепные лезвия для ножиков, но такого большого госпиталя, как на «Принцессе», я и представить не мог. Около пятидесяти коек с амортизаторами и гироскопами были пусты, и лишь на пяти отдыхали пациенты Ваксы. Несмотря на медицинское назначение помещения, здесь царило такое же запустение, как и в других отсеках – белье на кроватях сгнило, на стенах виднелись коричневые потеки ржавчины, под кроватями воняло протекшей амортизаторной жидкостью. Но несколько коек доктор привел в порядок, на них и лежали пострадавшие при взрыве мины.
Я узнал отца сразу, несмотря на забинтованное лицо, а на соседней койке посапывал пустой курительной трубкой дядя Эд. Он бросил курить, когда узнал, что вирус опустошительной материковой эпидемии гораздо чаще убивает курящих, чем всех остальных, но с трубкой так и не расстался, посасывая ее, когда одолевала депрессия.
– Андрей? – услышал отец наши с мамой шаги.
– Да, пап.
– Как ты?
Он не мог меня видеть – бинты закрывали глаза.
– Нормально. Вакса заклеил мне несколько царапин. А с мамой вообще все хорошо.
– Да, я знаю, – ответил отец.
Конечно, и о моем, и о мамином состоянии он знал еще до того, как прибежал доктор, но зачем-то он хотел узнать об этом и от меня. Ну и пусть, мне не жалко.
– Что с кораблем? – спросил я.
– Заплата на борту выдержала, – ответил дядя Эд, вынув изо рта трубку. – Лопнул один шов на днище, но мои ребята не сплоховали, не испугались, а бросились его заваривать, ныряя под воду по очереди. Правда, теперь у меня не четыре сына, а два.
Он сказал последнюю фразу с таким ледяным спокойствием, что я понял, каково ему на самом деле. Он и трубкой сопел из-за того, что едва сдерживал бушующее внутри отчаяние. Я пригляделся и увидел, как ввалились его глаза, обрамленные темными кругами.
– А что с вами?
– Со мной?.. Да какая теперь разница? – Он отвернулся и замолчал.
Мне стало так неловко, что хотелось провалиться сквозь палубу. Но самым страшным показалось мне то, что дядя Эд, по всей видимости, в смерти сыновей винил моего отца. Ведь если бы отец был осторожнее с разминированием, если бы не понадеялся на приличное расстояние до мины… Да, все могло бы быть чуть иначе, факт. И, похоже, отец с себя этой вины не снимал.
– Вакса! – позвал он.
– Да, мистер Вершинский! – отозвался доктор уже без шутливой интонации, с которой обращался ко мне.
– Помоги мне встать. Я хочу поговорить с Андреем наедине.
– Вам бы следовало лежать.
– Вакса!
Доктор вздохнул, но подчинился. Мы Ваксой взяли отца под руки, но он не дал нам поднять себя, а встал сам, опираясь на наши плечи. Ноги его сильно дрожали.
– Дальше я сам, – заявил он тоном, не терпящим возражений. – Пусть я ничего и не вижу, но ноги работают. Вакса, можно мы пройдем в изолятор?
– Да, конечно. Но я помогу.
– Нет!
Я повел отца между кроватями туда, где виднелась раздвижная дверь изолятора с красными полосами на стекле. Странно, но с каждым шагом он опирался на мое плечо все сильнее, словно силы оставляли его. Сервомотор двери вышел из строя, поэтому мне пришлось открывать ее руками, поднатужившись изо всех сил. Наконец я с ней справился и провел отца внутрь. Он был бледный, как смерть.
– Садись, тут кресло, – сказал я.
– Да. Не отходи от меня. Я должен сказать тебе нечто важное. Важное не только для тебя, но и для всех людей.
– Для всех, кто на корабле?
– Сейчас да. Но может настать такой день, когда ты сможешь помочь всем людям на свете. Ты ведь знаешь о моей тетрадке?
– Конечно.
– Она не одна. За три последних года я сделал множество записей. Не только на пластике, но и на кристаллах. Там запечатлены голоса перекрикивающихся торпед, когда они преследуют цель, и когда ищут пищу, и когда просто лежат на поверхности океана. Помнишь, море выбросило дохлую мину на берег? Я ее препарировал и сделал зарисовки внутренностей.
– Думаешь, это пригодится тем, кто живет за пределами нашего острова? Люди на материке наверняка знают все это лучше нас. На биотехнологических заводах остались чертежи всех этих тварей.