«Знаешь, что такое “красное на черном”?» – любил спрашивать ее Леха еще тогда, в прежней жизни. Леха был одним из тех, кто относился к ней терпимо. Конечно, он тоже мог и гадость сказать, и затрещину дать под настроение. Но иногда, особенно когда был немного пьян, ей перепадало от него что-нибудь вкусненькое – недоеденный кусок свиного шашлыка, горстка сушеных грибов. Он учил ее рисовать звезду одним росчерком уголька по стене, не отрывая руки, и задавал дурацкие вопросы: «А знаешь, что такое – “красное на черном”?»
Он вообще как будто зациклился на цветовых сочетаниях – очень любил придумывать странные пароли. Допустим, своим для входа на станцию полагалось говорить «Белый снег», а отзыв был «Серый лед». А на следующий день он уже изобретал что-то другое. Многие его терпеть не могли за это, но он стоял на своем. И однажды она слышала, как он отчитывал одного из сталкеров:
– Нет, ты мне правильно скажи пароль – тогда пущу.
– Леха, да ты что, спятил? Это ж я – Чирей.
– Знаю, что Чирей, а пароль назови.
– Ну, это… Вроде синее на зеленом?
– Нет, блин, золотое на голубом! Ну что за придурки? Простых вещей запомнить не могут!
Может, ему надо было стать художником, а из него получился бандит. Вполне вероятно, что художником был его отец, но Леха отца не помнил. Это сближало ее с ним. Впрочем, Леха, казалось, не сильно огорчался. Иногда, под настроение, он сообщал собутыльникам, что его папа – стакан портвейна. А мама, соответственно, – анархия. Те гоготали и говорили, что в таком случае ему прямая дорога на Войковскую, давно уже переименованную анархистами в Гуляй Поле. Но Леха был не из тех, кого можно было куда-то отправить против желания.
Иногда Кошка даже пугалась его. Обычно Леха корчил из себя простецкого парня, что называется, душа нараспашку. Из одежды предпочитал черные спортивные штаны и черные же толстовки – видимо, чтоб грязь была не так заметна. Волосы в отличие от большинства он не остригал коротко, и они обычно неопрятными светлыми патлами свисали ему на плечи. Он уже начинал полнеть, при том что питались они все не сказать, чтоб хорошо. Уверял, что это у него так процессы в организме идут, – капельку съест, и тут же лишний вес прибавляется. Лицо его нередко бывало опухшим от регулярного пьянства, глаза – как щелки, да к тому же он постоянно щурился. А еще была у него противная манера – вдруг замолкать посреди разговора и пристально, молча разглядывать собеседника до тех пор, пока тот не начинал нервничать. О чем Леха думал в это время – одному ему было известно. Но чужой страх явно доставлял ему удовольствие. Он любил ошиваться возле постовых, оглядывая всех входящих на станцию. Его иной раз так и называли – Леха Фейсконтроль. Иногда он, сощурив глаза, командовал часовому: «Вон у того, чернявого, документики как следует проверь». И ухмылялся, глядя, как начинает бледнеть один из челноков, как у него подкашиваются коленки.
А насчет того вопроса… Кошке очень хотелось сделать Лехе приятное, ответить правильно, но она не понимала, чего он хочет. Вот красное на белом – это кровь на снегу, она знает, видела. Или кровь на марлевой повязке – впрочем, хорошую марлю трудно было найти, для перевязок чаще использовались стираные-перестираные пожелтевшие тряпки. А что такое красное на черном, она с трудом представляла и потому молчала.
Правда, ему, казалось, ее растерянность даже нравилась.
«Ничего-то ты не знаешь, – важно и снисходительно подытоживал Леха. – Ну что с тебя взять – мутантка!»
Прислушиваясь к звукам ночного города, Кошка подумала, что теперь она могла бы кое-что ответить ему. Может быть, красное на черном – это звезды Кремля, пылающие на ночном небе? Кошка видела их однажды – и, как ни странно, осталась жива. Конечно, перед выходом ее строго-настрого проинструктировали – не глядеть на кремлевские звезды. Но искушение было слишком сильным. Она подумала: «Можно ведь только разочек взглянуть. Я сумею. Я удержусь». Звезды словно переливались изнутри – кровавые отсветы на черном небе. И сразу – провал в памяти. Потом двое здоровых мужиков рассказывали, что им с трудом удалось удержать ее, а она отбивалась с неженской силой, вырывалась. Все же им удалось ее остановить – может, зря? Ну, отправилась бы она прямиком в Кремль и съела бы ее засевшая там… – а хрен его знает, что там засело! – все равно она никому на целом свете не нужна. И вот странно – с ней ничего не сделалось до сих пор, а никого из тех, кто был с ней во время той вылазки, уже не осталось в живых – у сталкеров век короткий… Воспоминания прервал клекот, раздавшийся сверху, с крыши здания. Но ведь они еще не вышли из-под крыши, вряд ли хищник мог их видеть. Наверху послышалась возня, с крыши что-то упало и ударилось о землю в двух шагах от нее с глухим костяным стуком. Похоже, череп небольшого животного – а может, даже человеческий. Остальные члены группы стояли, прижавшись к ближайшей колонне. Лишь Сергей вдруг потянулся за упавшим предметом, но тут же передумал. Ему не так часто случалось выходить на поверхность, и чувствовал он себя неуверенно – постоянно боялся совершить ошибку. Подумать только, как все изменилось за двадцать лет! Он помнил – за Дворцом Молодежи, под крышей которого они сейчас находились, до Катастрофы располагался ухоженный парк, часть старинной усадьбы. Там были красиво подстриженные кусты и газоны, декоративные растения, причудливо вьющиеся дорожки, белки в клетке для детской забавы, а также еще какие-то птицы – фазаны, гуси. Был в парке и пруд с лебедями. Один из сталкеров рассказывал Сергею, в какие непроходимые джунгли превратился парк теперь и какие ловушки подстерегают там зазевавшихся путников. Показывал и жуткий шрам, оставленный, по его словам, особо агрессивной и крупной белкой. Во что превратились лебеди и фазаны, Сергей даже спрашивать не стал. Не исключено, что именно один из них возился сейчас над ними на крыше, роняя им на головы остатки своего вчерашнего обеда. А еще, кажется, в усадьбе держали лошадей. Думать об этом не хотелось. Сергей постарался сосредоточиться на том, что находилось сейчас в поле его зрения.
Впереди, там, где кончалась крыша, видно было черное небо, усыпанное кое-где звездами. И – вот оно – огромная крылатая тень пронеслась вдруг, заслоняя звезды. Пролетела мимо – туда, где торчали скелеты огромных деревьев. Наверное, увидела там добычу. Людей она не заметила – а может, не обратила внимания на такую мелочь.
Спустя минуту с той стороны донесся треск, визг, шум, затем наступила зловещая тишина. Та же крылатая тень пролетела обратно – уже куда медленнее, размеренно взмахивая перепончатыми крыльями. В когтях у хищницы болталась темная масса – охота явно оказалась удачной. Кошка вспомнила рассказ одного из сталкеров, похвалявшегося, что кто-то из его знакомых летал на вичухе. «Вранье!» – убежденно подумала она тогда.
Парень, стоявший рядом с Сергеем, вдруг попятился обратно к входу. Как будто передумал и хочет вернуться. Никто, кроме Сергея, этого не заметил, он ободряюще положил руку мальчику на плечо. «Первый раз, наверное, на поверхности», – снисходительно подумал он, не сознаваясь себе, что, опекая новичка, старается отогнать собственные страхи.
Теперь можно было двигаться дальше – в ближайшее время ночному летуну будет не до них. Очень кстати, а то, стоя на одном месте, она уже начала замерзать, хотя все они по возможности утеплились перед выходом – под химзу надели теплые свитера и простеганные утепленные штаны. Это, конечно, несколько ограничивало свободу движений, но иначе было нельзя – наверху начиналась самая студеная пора. Кошка еще раз оглянулась на большое уродливое здание, в котором находился вход в метро. Эти жуткие каменные коробки, как можно было в них жить? Говорят, люди в этих каменных ячейках создавали себе уют, по трубам текла горячая вода… Но какой может быть уют в таких унылых сооружениях? Сидишь там, как в клетке. Лучше уж греться у костра и не запираться в тесные норы, чтоб в любой момент можно было уйти куда вздумается…