– …И вот ночью приходит к ней кто-то, рядом ложится, обнимает. Она спросонок и подумала, что это муж пришел. Хотя что-то ей показалось странным. Наутро смотрит – нет рядом никого. А муж-то ее и другие сталкеры только к следующему вечеру из похода вернулись. Ну, она и побоялась ему рассказывать. А скоро поняла, что ребенка ждет…
Рассказчица, старуха с крючковатым носом, закутанная в старую шинель, со значением покачала головой.
– А муж что? – спросила Нюта, зябко кутаясь в драное байковое одеяло, накинутое поверх куртки. Глаза ее лихорадочно блестели, ее знобило. Они с Кошкой сидели у костра и слушали старуху, прихлебывая настоящий чай, который на радостях выделил им из личных запасов Роджер. Ушибленная рука Кошки до сих пор была на перевязи, зато голова уже не очень болела.
– Муж обрадовался – ведь до того не получалось у них детей завести, так что она скоро и думать перестала про тот случай. Потом срок положенный прошел – а ребенок не торопится появляться. Врач ее осматривает – и понять ничего не может. Раньше, говорят, беременных аппаратом каким-то просвечивали, а сейчас нет под рукой аппаратов, все на ощупь. И доктор не понимает – то ли одна нога у ребенка лишняя, то ли две, в общем, неладно что-то очень. Беременная уж в истерике, а муж говорит – ерунда, что там можно нащупать?! Доктор вечно пьяный, вот и мерещится ему. Ему уже без разницы, две ноги или четыре. А как доктору не пить, – убежденно произнесла рассказчица, – если он тут уже таких уродов насмотрелся, что по ночам спать перестал? Ему ж отдыхать тоже надо, а то будут руки трястись, зарежет больного на операции.
– Давай дальше, не отвлекайся, – нетерпеливо буркнула Нюта.
– В общем, муж ее доктору не поверил. Все будет путем, говорит. И вот, наконец, начались у нее схватки. Так она кричала, бедняжка, – всех на станции ужас пробирал, люди уши затыкали, а особенно слабонервные вообще чуть ли не в туннели уходили. А ведь тут народ, казалось бы, ко всему привычный… Ну, наркоза-то нет, дали ей водки. И вот раздался самый жуткий крик – а потом тишина наступила. Муж-то хотел заглянуть в палатку, узнать, как дела, сын у него или дочь – а ему не дали. Даже не сказали ничего, прямо с порога вытолкали и до вечера никого к роженице не пускали. Были с ней только врач да сиделка одна, которая роды принимала.
Утром сказали – ребенок ночью умер и его уже схоронили. Но чувствовали люди – дело нечисто. Иначе зачем бы так спешить с похоронами? А похороны какие у нас – известно: в туннель подальше отнесли, кое-как присыпали, а остальное крысы доделают…
И как раз в тот день несколько пацанов под присмотром кого-то из старших в туннель отправились, мох и слизней собирать, и набрели на то место. Крысы уж могилку разрыли, а сгрызть тело не успели, видно, спугнули их ребята. Один потом рассказывал – вот где жуть-то настоящая. Ребеночек-то был весь в шерсти, а вместо ручек и ножек было у него шесть скрюченных лап, как у таракана какого. И хвост длинный, чешуйками покрытый. А личико как у человеческого младенца, только все синее, раздутое. Волосики к потному лбу прилипли, рот раскрыт… Может, и не своей смертью умер, а придушили его? Только двое пацанов его успели увидеть, а потом взрослый прибежал, тельце снова камнями завалил и строго-настрого запретил им кому-то рассказывать. Да разве мальчишкам рот заткнешь – к вечеру уже вся станция знала. Стали роженицу расспрашивать – она и призналась, что ночью к ней чужой приходил. Вот теперь и говорит народ – дело это темное. Про мутантов мы тут, конечно, наслышаны, а кое-кому и видеть их приходилось, но тут уж дело похуже будет – нечистой силой попахивает!
Кошка с тревогой посмотрела на Нюту – ей не нравилось, с каким выражением та слушала рассказ. Нюта вообще после всего пережитого была словно бы не в себе. Врач осматривал ее и сказал, что с ее ребенком, вроде бы, все в порядке, но Нюта стала нервной и замкнутой и как будто постоянно прислушивалась к чему-то внутри себя. Не стоило бы ей слушать такие истории, да только что еще делать на станции долгими вечерами? Тем более, что от всякой работы девушек освободили.
– И кто же к ней, интересно, приходил? – спросила Кошка.
– А кто ж теперь, девоньки, знает? Ладно, если и вправду мутант. А может, мертвяк? Она-то с тех пор в уме повредилась. Так-то тихая, но иногда вдруг начинает ребеночка своего искать, звать – не верит, что умер он. Говорит, отец его забрал к себе и сам растит. А кто тот отец – сами смекайте. Уж конечно, не муж ее.
– Опять сказки рассказываешь, Петровна? – осуждающе сказала пожилая санитарка. – Ребенок у Надежды родился с отклонениями, с какими долго не живут. Да и не приходил к ней никто чужой – это, наверное, муж ее слух распустил, чтоб не подумали, что от него такое родилось. А причиной всему – радиация.
Когда женщина отошла, Петровна покачала головой:
– Не так все просто, девоньки. Нет дыма без огня. Радиация-то нынче везде, а больных да уродов у нас на станции больше всего рождается – уж я-то знаю. Если уж на то пошло, у нас не только радиация – у нас этот треклятый мутант ведь сколько времени наверху сидел. Теперь нет его – может, снимется это проклятье с нас, больше будет нормальных деток?..
Нюта и так сидела вся бледная, а теперь еще тяжело задышала. Петровна, наконец, заметила это и захлопотала вокруг нее, но при этом делала Кошке странные знаки. А потом, улучив момент, когда Нюта, вся зеленая, зажав рот, кинулась в отхожее место, шепнула:
– Вот и эта бедняжка – ну зачем ребенка решила завести? Уж лучше бы к бабке какой обратилась, выковырнула бы, пока не поздно…
Она еще долго рассуждала бы в том же духе, но тут вернулась бледная до синевы, всхлипывающая Нюта. Казалось, она не поняла, о чем говорит старуха. Кошка на всякий случай погрозила сплетнице кулаком. Та замолчала, но по глазам было видно – в своей правоте она уверена непоколебимо.
– Ты как – в порядке? – спросила Кошка Нюту.
– Да, да, – закивала та и вдруг расплакалась.
– А чего ревешь тогда?
– Дятла жалко! – пробормотала Нюта. – И про ребенка задумалась.
– Насчет Дятла я не виновата. Это Роджер придумал, – торопливо сказала Кошка.
– Да-да, – всхлипывала Нюта. – Теперь уже неважно, теперь не исправить ничего. Но ты ни при чем.
Они никому не рассказывали о том, что в действительности произошло наверху. На станции было объявлено, что Дятел геройски погиб при выполнении боевого задания, и теперь на одной из колонн висел его портрет (само собой, рисованный и не очень похожий на оригинал) в траурной рамке, возле которого прикрепили подсвечник. Роджер велел, чтобы свечка возле портрета горела целых три дня. Это было неслыханным расточительством, но одновременно свидетельствовало об уважении к погибшему и высокой оценке его подвига. Кошка пыталась утешить себя, что убила Дятла нечаянно и вины ее в том нет, но предчувствие упорно твердило, что она приносит смерть. В конце концов, Роджер ведь мог вложить смертоносный пульт в руку Нюты. Но почему-то выбрал ее. Значит, такая ее судьба – отдуваться за всех. Но на ее совести уже столько смертей, что еще одна уже не так важна.