– Что случилось? Вы нашли труп Троицкой?
– Какой еще Троицкой?.. – Корнилов не мог ее понять, потому что фамилия вдовы была Андреева. Да и вообще он выглядел немного сумасшедшим. – Земцова, мне только что позвонили… Там, в аэропорту, напали на… Крымова… Он возвращался… Об этом пока еще никто не знает. На дворе ночь, мне бы не хотелось, чтобы об этом узнали до того, как я туда прибуду… Поезжай, он в аэропорту…
– Он живой?! – Юля почувствовала, как земля под ее ногами стала мягкой и постепенно превратилась в небо, зыбкое и усыпанное звездами…
* * *
Внутри все болело, кровоточило. Ей снилось, что у нее начались роды. Но рожала она на раскаленной плите, среди огромных сверкающих серебристых чанов и кастрюль, какие она видела в кухне детского сада… Человек в белом халате, вошедший на кухню, достал прозрачный пузырек и принялся брызгать из него каким-то противным, пахнувшим нашатырем и йодом одновременно лекарством, которое своим запахом, смешиваясь с кухонными парами, заполняло ее легкие и вызывало дикий кашель…
У нее началось воспаление легких. Она потеряла ребенка. Крымов с небольшими ушибами лежал в соседнем отделении и читал иллюстрированные журналы. Шубин спал на стульях в больничном коридоре. Чайкин мыл руки после бессонной ночи, которую он провел один на один с десятком мертвецов. В Париже хоронили Аперманис – Адель Сора. Где-то далеко переходила очередную границу Тамара Троицкая. Щукина плакала в своем парижском особняке, понимая, что с таким животом, как сейчас у нее, она не сможет вылететь в Москву, с тем чтобы добраться до С., где в больнице находится ее Крымов… Корнилов с Людмилой Голубевой в который уже раз пытались зачать ребенка. Зина Родионова спала на новых простынях своего маленького нового дома в поселке Романовка, вдыхая запах свежеструганых досок и краски. На полке в прокуратуре лежала папка с закрытым делом об убийстве Андреева Кирилла Алексеевича: убийца установлен – Тамара Николаевна Андреева, находящаяся в розыске. Золотые улики обрели покой в сейфе прокуратуры и теперь уже никогда не смогут потревожить неудачника Берестова. Филипп и Луиза – в прошлой своей жизни ротвейлеры – с простреленными черепами гнили в жирном краснодарском черноземе, давая жизнь растениям и червям. Харыбин еще с вечера купил огромный букет белых роз, чтобы утром кинуть цветы к ногам женщины, которая по его вине потеряла их ребенка…
Наступил рассвет. Взошло солнце. Жизнь продолжалась.
* * *
После больницы Юля никак не могла избавиться от преследовавшего ее специфического больничного запаха. Наташа, которая помогала ей мыться и боялась оставлять одну в ванной комнате, поскольку Юля была еще очень слаба, снова и снова повторяла, что запаха уже никакого нет, что Юле это только кажется… Но все было напрасно.
Сидя по пояс в горячей воде и поливая себя уже вторым флаконом душистого цветочного масла, Юля плакала, размазывая слезы по мокрым щекам, – она не верила, что теперь внутри ее вместо маленького не родившегося еще ангела зияет пустота… Мужчинам это чувство было неведомо, а потому она на какое-то время возненавидела всех мужчин, даже Шубина, который (она этого не знала) именно себя чувствовал виноватым в том, что она потеряла ребенка. Он считал, что всему виной его страсть, с которой он занимался с ней любовью, начисто позабыв о том, что их тогда было не двое, а трое…
Обманув Шубина, она однажды утром, когда на улице было тепло и светило солнце, попросила Наташу проводить ее до морга, в котором у нее была назначена встреча с Чайкиным.
– Жди меня на улице, дыши свежим воздухом и наслаждайся весной. Тебе нечего делать в этом мертвятнике, – сказал он, открывая дверь преисподней.
– Привет потрошителю, – Юля почему-то теперь без страха вошла в тускло освещенную каморку, где возился с кипятильником Леша, и позволила ему себя обнять. – Только не говори мне, что я похудела, пострашнела и от меня исходит опасность… Я прежняя, вернее, я скоро восстановлюсь. Харыбину дала отставку. Шубина тоже скоро попрошу оставить меня в покое – он утомил меня своими жалостливыми взглядами и вздохами. Крымов ходит по больничному парку с перебинтованной головой и тискает в кустах пациенток и медсестер, всех, кто движется… Я не подпускаю его к себе. И мне не нужны его подачки. Больше всего он страдает, по-моему, не из-за головной боли, физической, я имею в виду, а из-за того, что те, кто напал на него в аэропорту, украли его кредитные карточки и документы. А я бы на его месте подумала о душе, о боге, который подарил ему жизнь… Никто, кстати, не знает, что этим бандитам было от него нужно…
Чайкин хотел ей что-то сказать, но Юля ладонью зажала ему рот.
– Леша, оставайся хоть ты человеком, а? Мне нужна твоя помощь. И если ты мне не откажешь, то сделаешь меня счастливой.
– Юля, я готов умереть ради тебя. Но сначала ты мне все-таки скажи: тебе что, действительно неинтересно узнать ничего о тех кусках человеческого мяса и костях, которые нашли в подвале?
– Ну ладно, говори… Черт с тобой. Хотя я пришла не за этим…
– Так вот: образцы волос, взятые с подушки Марины Бродягиной и принадлежащие отцу Кириллу, являвшегося ее любовником, идентичны тем, что мы нашли в этом головном месиве… Так что это настоящий Кирилл…
– Жена убила мужа. Как пошло. Но мне – действительно! – все это теперь неинтересно. Тем более – такой избитый мотив… Ревность. Знаешь, мне думается, что ревность – это еще страшнее смерти… Но я отвлеклась. Леша, ты не мог бы ради меня…
…В половине пятого Чайкин заехал за ней на своей машине и повез ее прямо к дому Харыбина.
– Не бойся, его наверняка нет дома, а если даже и есть, не съест же он меня, в самом деле. Я зайду туда на одну минутку, проверю только кое-что, и все…
Она искала в квартире Харыбина, то есть в своей бывшей квартире, документы Крымова. Ей казалось, что только Харыбин – единственный оставшийся в живых охотник на рукопись отца Кирилла – мог напасть в аэропорту на Крымова, чтобы попытаться отнять у него драгоценные записки. Но она ничего не нашла и вернулась в машину совершенно убитая.
– Все отменяется… Поехали домой. Зря только я оторвала тебя от дела. Или подожди… Раз уж я здесь, давай проверю еще кое-что… Отвези меня, пожалуйста, на проспект Ленина.
– Привет! – Чайкин все схватывал на лету. – Ты хочешь любви этого красавчика?
Он сразу понял, что речь идет о фотографе Португалове.
– Понимаешь, когда я только вернулась из Парижа, он звонил мне, но я отказывалась с ним разговаривать. А вдруг он собирается мне что-то рассказать?
Чайкин не мог с ней спорить, и, хотя ему не хотелось, чтобы Юля встречалась с этим местным Казановой, он все же высадил ее возле фотомастерской, но сказал, что будет ждать ее здесь хоть до завтрашнего утра.
– Да я быстро…
Португалов курил, сидя в кресле, когда она, отодвинув бархатную портьеру, вошла в утопающую в золотистом свете комнату.
– Привет, Аркадий…