– Если его вернут сюда, ты увидишь, что угроза будет приведена в исполнение.
– И еще я увижу, что убийство понравится императору не больше, чем казнь.
– Убийство? – Филиппино презрительно взглянул на него. – Дуэль не убийство. Если я убью его в честном поединке, кто сможет обвинить меня?
– Возможно. Но вдруг он убьет тебя?
– Тогда ему придется биться с тобой, Джаннеттино, а после тебя найдется еще дюжина других, пока кому-нибудь не повезет.
Джаннеттино пожал могучими плечами.
– Герои! – проворчал он.
– Но в любом случае в этом не будет нужды, – сказал Филиппино. – Поскольку мы не можем его повесить из-за уважения, которое питает к нему сам император, остается только один выход. Пусть он сдохнет в цепях.
– Но как долго он будет в плену? Когда-нибудь ведь наступит освобождение.
– Ты упускаешь из виду одну вещь. Он остается заложником, гарантом возвращения этого Якуба бен-Изара. А что, если Якуб вообще не вернется? Это ведь очень просто. – Он рассмеялся. – Я пошлю господина Якуба на галеры и предоставлю господину Просперо самому расплачиваться за это. Не думаю, что мы снова услышим о нем.
Джаннеттино надул губы.
– Мы должны считаться с господином Андреа. Он никогда не согласится на это.
– Синьор Андреа тут ни при чем. Мы сослужим ему добрую службу, если будем хранить молчание. Итак, забудь об этом письме. Я сделаю то же самое.
В течение трех зимних месяцев Андреа Дориа беспрестанно занимался оснащением флота, которому предстояло отправиться в поход против дерзких мусульманских пиратов, как только распустятся почки в садах Фассуоло. Наконец с приходом весны адмирал почувствовал, что ему не терпится выйти в море. Новым толчком стало письмо императора, в котором тот раздраженно требовал принять скорейшие и жесточайшие меры против корсаров. Получив письмо, Андреа Дориа испугался, что Карл V начал понимать, чего в действительности стоила прошлогодняя экспедиция. Корсары не умерили своей наглости, это было видно по дерзким нападениям Драгута на южное побережье Италии, от Реджо до Неаполя, а особенно – по налетам Хайр-эд‑Дина на Фонди и его откровенным попыткам пленить прелестную Джулию Гонзагу и украсить ею гарем Сулеймана.
Вы знаете историю спасения этой знатной дамы, когда ее везли всю ночь напролет верхом на лошади, в одной лишь ночной сорочке, с единственным сопровождающим, которого она в конце концов и убила, вероятно, за то, что он слишком осмелел при виде едва прикрытой неземной красоты.
Другим калабрийским женщинам повезло меньше, и в результате этих морских набегов Андреа Дориа лишился неаполитанской эскадры, отозванной обратно в Неаполь по приказу вице-короля для защиты от исламских грабителей.
Эта эскадра все еще имела в своем составе шесть галер, которые были личной собственностью Просперо. Седьмая перешла в Шершеле в руки Драгута. На эти оставшиеся галеры предъявлял права Рейнальдо Адорно как законный наследник Просперо. Императорский суд не спешил с решением, поскольку тогда было нужно, чтобы эти галеры оставались в распоряжении императора. Поэтому в Неаполь они проследовали под командованием дона Алваро де Карбахала, заменившего теперь Просперо на посту главнокомандующего в Неаполе.
Андреа Дориа еще не завершил приготовлений, когда пришла весть, что Драгут, обнаглев как никогда прежде, захватил испанские аванпосты в Африке – Сус, Сфакс, Монастир, вырезав гарнизоны, а уцелевших отдав в рабство. После этой страшной новости Андреа Дориа тотчас же получил приказ немедля прибыть в Барселону на совещание с императором, чаша терпения которого переполнилась.
Он подчинился, испытывая неловкость, не исчезнувшую после теплого приема, оказанного императором словно бы для того, чтобы убедить Дориа, что он все еще не утратил доверия Карла, но вместе с тем интерес его величества, считавшего адмирала способным буквально на чудеса, заметно упал из-за прошлогодних событий. Имя Драгут-рейса вызывало у императора даже большую ненависть, чем имя Хайр-эд‑Дина, и он дал понять Андреа Дориа, что дальнейшее императорское расположение будет зависеть от скорейшего и полного разгрома этого так называемого Меча Ислама.
Дориа покинул двор императора с таким чувством, будто ему предстоит испытание, и все же с полной уверенностью, что он знает, как его выдержать при помощи имеющихся в его распоряжении значительных средств. Он снарядил пятнадцать собственных галер; пять – за счет своего родственника Антонио Дориа, двенадцать – за счет генуэзской казны, три папских и большой галиот мальтийских рыцарей. Весь флот составлял тридцать шесть боевых галер: четыре транспортных галеона и почти два десятка вспомогательных судов: шлюпки, фелюги и легкие быстроходные триремы, на которые возлагались задачи разведки.
Испания, снабдившая флот транспортными галеонами, отказалась дать хоть одну галеру в состав этой эскадры, которую считала достаточной для любой кампании. Лишних галер испанцы не имели, и им пришлось бы оголить собственные берега, чтобы поделиться с союзниками. А Испания могла в любую минуту подвергнуться нападению корсаров. По той же причине Дориа не разрешили набирать дополнительных рекрутов ни из Неаполя, ни из Генуи. А он не осмеливался настаивать, хотя и чувствовал крайнюю нужду в людях. Он понимал: даже самое осторожное заявление о нехватке личного состава укрепит позиции тех, кто хочет опорочить его в глазах императора.
В начале лета гигантский флот торжественно отплыл из Барселоны и смело направился на юг, чтобы предать огню и мечу Мехедию. Покончив с этим, но, увы, не встретив Драгута, Дориа продолжал прочесывать африканское побережье. Его галеры, будто невод, шли широкой пятимильной линией с триремами во главе и на северном фланге, игравшими роль глаз эскадры.
Пока Дориа занимался поисками Драгута у африканского побережья, в Генуэзский залив вошла грациозная фелюга, которая привезла домой Просперо Адорно и еще четверых неаполитанцев, за которых Драгут согласился принять выкуп. Они составили команду суденышка, а штурманом на нем был генуэзский мореход по имени Феруччо.
Просперо был вознагражден за то внимание, которое оказал Драгуту, когда анатолиец был его пленником. Вероятно, он извлек выгоду и из дружеского чувства, рожденного в дни, когда они с Драгутом работали на одном галерном весле. Так злоба Филиппино обратилась против него же самого, поскольку, даже когда посланный за выкупом не вернулся, Драгут не отыгрался (как поступил бы, может быть, даже христианин) на заложнике. Вместо этого, когда прошла зима и настало время вновь пускаться в плавание, корсар предложил Просперо свободу взамен на обещание послать выкуп в Алжир при первой возможности и желательно через Якуба бен-Изара. Это предложение делало честь обоим – тому, кто его делал, и тому, кому оно было адресовано. Таким образом, командир корсаров и высокородный христианин расстались, преисполненные огромного взаимного уважения.
Вернувшись домой, Просперо узнал, что уже оплакан.