— У племянничка-от твово и в уме не было, что мы дядюшку увидим.
«Становится все занятнее», — подумал Попов.
— Что ж тому за причина? — спросил он, делая вид, что не слишком удивляется.
— Тайна, — проговорил Фомка, поднимая брови. — Тебе лишь да Дежневу можно сказать.
— И при них нельзя? — Попов указал на покручеников.
Фомка с Сидоркой переглянулись.
— Нет, — ответил Фомка.
— Нельзя, — решительно подтвердил Сидорка, обсасывая мосол.
— Ну что ж… Ребята, побегайте-ка вы на лыжах, — обратился Попов к покрученикам.
— Мы в степкину избу пойдем, Федот Алексеич, — быстро ответил Дмитрий Вятчанин. — Айда, ребята!
— Сидорка, притворь дверь-от плотнее. Федя, сядь-ко, милой, поближе. А дело мы тебе все обскажем. Дежнева, слышь ты, Дежнева на реку Погычу хотят не пустить! — при этих словах Фомка резко откинулся на скамейке и значительно поднял палец.
— Как это — «не пустить»? — вспылил Попов. — Кто это хочет?
— Десятник казачий Михайла Стадухин, вот кто.
— Стадухин?
— Он. Он, Михайла, слышь-ко, сам Погычу-реку идет проведывать. Из Якутского острога идет.
— Фома, ты шутишь! У Дежнева наказная память, приказным выданная.
— Приказным? Колымским? — насмешливо переспросил Сидорка. — А у Стадухина наказная память от самого воеводы! От Пушкина. Печать привесная — во!
— Да мы уж больше года как дело задумали! Мы уж ходили искать Погычу! — горячился Попов.
— А дошли ли? — полюбопытствовал Фомка.
— Вернулись.
— Плохо. Поторопиться бы вам… Много нонче охотников Погычу-реку искать объявилось. Многие знатные землепроходцы-опытовщики домогаются. Василий Бугор сказывал, вот уж год, как Иван Родионов Ерастов воеводе Головину челобитную подал.
— Тоже на Погычу просился, — снова вмешался Сидорка. — Воевода даже ему коч и запасишки велел готовить.
— А Михайло Стадухин, мол, и раньше того то же задумал.
— Только вместо той реки попал он под замки. Воевода Головин, сказывают, посадил его в тюрьму. Соболишки от Михайлы хотел вытянуть, рыбий глаз.
— Дело-то у Михайлы и сорвалось, мил-любезный человек, — неторопливо заключил Фомка.
— Отчего же Ерастов не пошел, коль воевода его отпустил? — немного успокоясь, спросил Попов.
— Да вишь ты, воевода в Якутском сменился. Новому-то — все негоже, что старый делал. Он свою лапу и наложил. А нонешним летом Василий Бугор с Иваном Редкиным, пятидесятником, просились на ту же Погычу-реку у нового воеводы Пушкина. Не пустил их воевода.
— Бугра даже выпорол, чтоб его громом разразило! — выкрикнул Сидорка.
— Бугра чтоб разразило? — улыбнулся Попов.
— Э, нет! Воеводу! Бугор — мужик добрый.
— Неужто за Погычу выпорол?
— Не за Погычу, вестимо, — ответил Фомка. — Казачки, сказывают, в Якутском шум подняли. Требовали от воеводы, чтоб он им жалованье выплатил. Воевода зачинщикам-то и всыпал по пятьдесят батогов. Ну, Бугор рассерчал. Взял да с товарищами, душ всего с пятьдесят, и утек. Июля в первый, кажись, день утек.
— Торгового человека Щукина знаешь? На его коче они вниз по Лене и ушли. Щукина ж в Якутском оставили волосы драть, — весело проговорил Сидорка и снова принялся за новый, еще необглоданный, мосол.
— Утекли-то казачки хорошо, а шли не дюже: противные ветры дули. Больше месяца шли. Лишь в начале августа объявились они в Устьянском зимовье. Да уж не на одном, на двух кочах пожаловали, — продолжал рассказывать Фомка. — Второй коч они в пути прихватили. Воевода-то, видно, смекнул, что Погычу-реку, того и гляди, и без его воеводского наказа проведают. Неохота ему стало в дураках оставаться. Он и послал Стадухина.
— Где же Стадухин?
— В Усть-Янском был. Нынче ж где, — не ведомо. У этого мужика шаг широкий.
— А как прибыл на Яну, тут же беглых казаков — Бугра, Редкина и прочих — к себе принял.
— Под свою, значит, руку, — пояснил Фомка. — «Всех, — говорит, — поведу на Погычу».
— Что ж он на Яне сидит? Что на Колыму не идет?
— Уж он бы пошел, коли б мог. Лед не пустил его дальше Святого Носа. Он и вернулся на Яну.
— Добро! — воскликнул Попов, вскакивая. — Зиму он просидит на Яне. От Яны до Колымы — верст с тысячу. Пока он будет идти до Колымы, а мы тем временем, может быть, и до Погычи дойдем! Не догнать ему нас, хоть у него и шаг широкий, и воеводский наказ с печатью!
— Сядь-ко, Федя, поближе да послушай, — пробасил Фомка, насупившись. — Дело-то не все еще выложено…
Фомка посопел, потрепал свою, и без того растрепанную, бороду и вдруг выпалил:
— Михайло Стадухин лихого человека Гераську Анкудинова вперед себя к вам засылает.
— Анкудинова? Не того ль, кто ограбил Дубова?
— Его самого. Только начну-ко я лучше с начала. Августа в девятнадцатый было день. Из лесу идучи, присели мы часом с Сидоркой под обрывом Яны-реки. С полверсты до зимовья не дошли. Отдыхаем. Полдничаем. Вдруг — над нами шаги. Ни мы людей не видим, ни они нас. «Здорово, Михайло! — говорит один. — Аль стара друга не признаешь?» Помолчал тот. Долго молчал, но все-таки ответил: «Здравствуй, — говорит, — Герасим. Как тебя не признать? Тебя издалека видно. Сам воевода тебя помнит». «Неужели помнит?» — спросил Герасим. «Сам запомнил да и сыну боярскому Василию Власьеву в памяти держать велел. Поймай, говорит, мне этого молодца да пришли его в железах на Лену». Герасим стал хорохориться. Где, мол, ему, Власьеву, меня взять! А Михайла-от ему и говорит: «А я мог бы тебя, Герасим, выручить и Власьеву не выдать. Могу я и в поход тебя с собой взять на нову Погычу-реку. Там, на той новой реке, немала добыча будет! Навряд ли тебе, Герасим, плоха доля в том походе достанется. Так что, — говорит, — пойдешь ли со мной на Погычу?» «Да я ль, — отвечает, — не пойду! Да хоть нынче! Мигни только — я и готов». А Михайло-то тут и скажи: «Должон ты, Герасим, наперед сослужить мне важну службу да тайну». «Что хошь сделаю», — ответил Гераська.
— Слушай, что ему Стадухин приказал, чтоб его громом разразило! — воскликнул Сидорка, отбрасывая обглоданную кость.
— «А коли так, — говорит Михайла, — не медля, по первому нартному пути пойдешь ты на Колыму, — продолжал рассказывать Фомка. — Там на ту же на Погычу-реку сряжается Семен Дежнев. Должон ты помешать ему выйти в море до моего прихода».
Кровь бросилась Попову в голову:
— Помешать! Как может он помешать?!
— «Как ты это сделаешь, — сказал ему Стадухин, — дело не мое, — ответил Сидорка, выуживая из котла мясо. — Одно помни: до меня Дежнев не должен выйти на Погычу».
— Того уж мы не ведаем, как он может помешать, — прибавил Фомка, оглядываясь на Сидорку. — Может статься, кочи спалит. Мало ль худого можно сделать, коль совести нет! А Гераська — он по нашим рекам известный.