Появление в остроге молодой якутки Кивили не вызвало особого удивления. В ту пору там не было русских женщин. Многие казаки и промышленные люди брали себе в жены якуток, тунгусок и юкагирок. В остроге и до прибытия Кивили уже было несколько женщин. Они окружили Кивиль, как только ее увидели.
Ойя, жена писаря Михайлы Савина, несколько дней назад отданная ему проезжим якутом, без умолку болтала с Кивилью на родном языке. Глаза Ойи бегали, а лицо оставалось неподвижным, словно маска.
Попов послал Кивиль в баню и наказал женщинам надеть на нее белье и новую одежду. Он нарядил ее словно куклу. Кухлянка и чулки на Кивили были беличьи; высокие сапоги-торбаса — внутри на заячьем, сверху — на пыжиковом меху; шапочка — соболья.
Кивиль быстро освоилась с жизнью в остроге, научилась объясняться по-русски, привыкла носить белье и с удовольствием ходила в баню. Она не любила сидеть в душной избе и находила развлечения на вольном воздухе.
Когда у Попова оказывалось свободное время, Кивиль просила его покататься с ней на оленях. Молодые люди садились на нарты, Кивиль гикала на оленей по-своему, да только их и видели!
Анкудиновцы долго ждать себя не заставили. Скоро шайка была на Колыме. Однажды под вечер она подкатила на пятнадцати собачьих упряжках и стала стучаться в ворота острога. Приказный Гаврилов не пустил анкудиновцев.
Лихие люди сначала шумели и угрожали. Но, поняв, что в остроге втрое больше народа, чем в их шайке, они приутихли. Начав с грозных требований, кончили жалобными просьбами.
— Пустите нас, Христа ради, — говорили анкудиновцы, — люди же мы. Неужто дадите нам от голода и холода сгибнуть?
Но приказный был твердый мужик.
— Вон, — сказал он, — версты за две, а то и ближе, стоит старое зимовье. Живите там, коли хотите. Сумели прийти, сумейте и прокормиться. Одно помните: коль вред от вас будет, не погляжу на зиму, выгоню вас и оттуда.
С тем Анкудинов и ушел. Он поселился в старом зимовье. Каждый день его люди слонялись у острога. Они приходили менять меха на крупу и соль. Немало находили они и других поводов, чтобы прийти. Приказный разрешил пускать их в острог для торга по три человека.
На следующий день по прибытии Анкудинов наведался на плотбище. Вечерело, когда он со своим подручным, плутоватым мужичонкой Пяткой Нероновым, подходил к тыну, окружавшему суда.
Вдруг из-за тына показалась рваная рысья шапка, и тонкий голос крикнул:
— Эй! Стой! Чтоб вас громом разразило!
Рядом появилась вторая голова с лохматой бородой, и густой бас спокойно произнес:
— Эй, молодец! Воротись! К смерти идешь!
Анкудинов с Нероновым увидели стволы двух пищалей, направленные в их головы. Неронов попятился. Анкудинов остановился. Некоторое время незваные гости стояли, изумленно всматриваясь в прицелившихся стражей.
— Тьфу ты, пропасть! — сплюнул, наконец, Анкудинов. — Да ведь это Фомка с Сидоркой!
— Вот те на! — отозвался Неронов, оборачиваясь к Анкудинову. — Выходит, они раньше нас сюда прилетели.
— Задери меня ведмедь, если то не ваша работа, что нас в острог не впустили да в гнилую землянку выгнали. Не так ли, голубчики?
— Не тебе нас спрашивать, не нам ответ держать, — ответил Сидорка, с важностью подняв нос.
— Нечего языки мозолить, — пробасил Фомка. — Ворочай назад! Коль вы меня знаете, слыхали, должно быть: я бью без промаха.
Анкудинов повернулся и пошел прочь.
— Что, брат, облизался! — крикнул ему вслед Сидорка.
— Пришлась ложка по рту, да, видно, хлебать нечего, — заметил Фомка, опуская пищаль.
Анкудинов злобно огрызнулся:
— Встретимся еще мы с тобой, старый гриб, на узкой тропочке. Да и ты, цапля ощипанная, от расчета не уйдешь!
Не прошло и несколько дней, как Анкудинов объявил мену.
— Меняю пятнадцать собачьих упряжек с нартами на коч. Хочу весной идти морем на Индигирку, — сказал он торговым и промышленным людям.
В остроге случились люди, которым надо было пробираться в Якутский острог. У них и коч оказался. Дело сладилось. Анкудиновцы получили коч, подтащили его по льду к своему зимовью и подняли на берег.
Так беспокойно жили дежневцы, готовясь к дальнему походу. Как бы то ни было, но они и кочи уберегли, и строили их несмотря на сильные морозы.
Едва улеглись заботы о защите кочей от анкудиновцев, Попов решил справить свадьбу с Кивилью. Он затеял ее на широкую ногу, желая не только повеселиться, но и встряхнуть своих будущих спутников. Свадьбу назначили в воскресенье на масляной неделе.
В этот день раньше всех, когда еще было темно, встала Ойя, так много внимания уделившая Кивили. Муж Ойи, Михайло Савин, еще храпел на полатях.
Не вздувая огня, Ойя ощупью нашла свои унты, кухлянку и шапку. Бесшумно проскользнула она к двери меж спавшими на полу охотниками и вышла в сени. Там она подхватила пару деревянных ведер и, нацепив их на коромысло, двинулась между изб и сугробов к воротам острога.
У запертых ворот прохаживался закутанный в тулуп стражник.
— Вода нада… открой, — проговорила Ойя, оглядывая стражника хитрыми глазками.
Ворча на «бисовых женок», казак отпер ворота и выпустил Ойю. Она направилась вниз к реке. Там была прорубь, из которой жители острога брали воду. Однако Ойя не остановилась у проруби. Спрятав в снегу ведра и коромысло, она быстро побежала вдоль берега.
Удалясь примерно с версту и убедившись, что из острога ее не видно, Ойя взобралась на высокий берег, поросший тальником, и остановилась в чаще. Вдруг она издала резкое воронье карканье. Немного обождав, она издала этот звук снова. Послышалось ответное карканье. В чаще зашуршало, и острый слух Ойи уловил скрип снега под ногами человека.
Невысокая фигура мужчины приблизилась к Ойе. Мужчина и женщина разговаривали тихо и недолго. Скоро мужчина исчез в чаще тальника, а Ойя зашагала по своим следам к проруби. Она достала ведра, разбила коромыслом лед, затянувший прорубь, набрала воды и вернулась в острог.
Свадебное пиршество началось с утра. Выдался знатный мороз, но все же большую часть торжества справляли перед воротами острога. Там развели громадные костры. Все население острога собралось вокруг. Анкудиновцы также явились, но без атамана.
Для молодых поставили скамью, покрытую медвежьей шкурой. Невеста надела новую кухлянку из меха пыжиков, расшитую искусными узорами из разноцветного меха. На шее невесты висели красные бусы.
Глаза Кивили сияли. Она не сводила их с Попова, сидевшего рядом с ней, подбоченясь. На лице жениха играла улыбка.
Дружка Дежнев сидел рядом с молодыми с полотенцем через плечо. За его спиной стоял старый Удима, держа наготове баклажку и чарку.