«Государю, царю и великому князю Михайлу Федоровичу всея Руси бьет челом холоп его, Ленского острога служилой человек Семейко Иванов Дежнев», — так начиналась челобитная.
Новоселов принял бумагу, и народ стал выходить из избы.
Дежнев приглядывался к своему молодому другу Попову. Такого светлого, торжественно-радостного выражения лица он никогда еще у него не видел. Попов смотрел на окружавших его людей, но, поглощенный мыслями, вряд ли узнавал их.
Думал ли он о новых, неведомых землицах, что ему придется увидеть? Мог ли он представить себе хоть часть тех удивительных приключений, в которые вовлекала его эта затея?
Как бы там ни было, одно можно сказать: не о своем хозяине Усове и не об его интересах думал Попов. Он почти забыл о далеком хозяине.
Гудевшая, словно улей, толпа заставила Попова очнуться. Он приказал покрученикам выкатить на косогор бочонок вина. Застучали кружки. Прокричали здравицу государю. Потом пили здравицу Дежневу, Попову, Новоселову. Горячее стали разговоры. Грянули удалую казачью песню.
Настала полночь. Красноватое сплюснутое солнце коснулось северного горизонта. Подернутый дымкой горизонт стал ярко-желтым. Над солнцем висела узкая гряда облаков. Ее края пылали красным пламенем.
Желтые и красные блики местами сверкали по тундре: то солнце играло на зеркале вод, скрывавших страшные бадараны — ямы, наполненные жидкой грязью.
Тусклым золотом блестела зелень тощих лиственниц, стоявших здесь и там на берегу. Обычно серые стены и башни острога стали багровыми. У острога пылали костры. Около них, освещаемый пламенем и лучами солнца, двигался шумный люд.
Долго еще гуляли промышленные и торговые люди вместе с казаками, празднуя заговор [15] товарищества и начало большого дела.
Прошел год. Отшумели зимние метели. Наступил июньский день, когда четыре коча Семена Дежнева вышли из Колымы в Студеное море.
Дул крутой попутник [16] . Третьи сутки, ныряя в волнах, кочи бежали на восток. Справа, примерно за версту, чернел матерой берег [17] . Низкий у моря, он постепенно поднимался, а там, вдали, одетый туманами, вдоль берега тянулся горный хребет — «камень», как его называли землепроходцы.
Наступила третья ночь, летняя белая полярная ночь — без звезд, без луны, полночь, в которую красноватое солнце висело над северным горизонтом.
Стоя на «помосте», служившем крышей казенке или каюте кормщика, Дежнев устало оглядывал дорожки оранжевых облаков, тянувшиеся по небу. Волны матово поблескивали, отражая ослабленные и холодные лучи солнца.
Позади Дежнева, держа рычаг руля, стоял сосредоточенный Михайла Захаров. Он был на правеже [18] и при кормщике боялся сделать малейший промах.
Подозвав полукормщика [19] Сухана Прокопьева, Дежнев наказал ему вести судно и по скрипевшим ступеням спустился на плотик — среднюю часть палубы. Через низкую дверь кормщик вошел в свою каюту — казенку.
Слабый свет, проникавший в казенку через два кормовых оконца, освещал стол и постель. Полом казенки служили елани, положенные на днище коча.
Как ни тесна казенка, но она была все же много выше средней и носовой заборниц (отсеков) коча. В средней, грузовой, заборнице можно было передвигаться лишь на четвереньках. В носовой же заборнице — «поварне», где помещались остальные мореходы, можно было стоять лишь согнувшись.
Дежнев опустился на постель, не раздеваясь. Здесь, в казенке, все скрипело и стонало. Волны глухо били в днище коча. От каждого удара судно содрогалось, и казенка гудела, как барабан.
Над головой Дежнева слышались шаги и голоса Захарова и Прокопьева.
Из-за двери с плотика доносились скрип мачты, гудение паруса, шум волн.
Но едва Дежнев прилег, он уж перестал слышать шум. Сон мгновенно охватил усталого кормщика. Непрестанные тревоги не оставляли Дежнева и во сне. Он что-то бормотал, ворочался, вдруг выкрикнул: «Держи правее!»
Но вот сонное лицо Дежнева смягчилось. По нему пробежала улыбка. Не женка ли его, якутка Абакаяда, навестила Дежнева во сне? Не в ее ли черных глазах Дежнев увидел упрек себе, шесть лет назад оставившему ее одну бороться с нуждой в Якутском остроге? Не сынишка ли Любим протягивал к Дежневу голые ручонки?
— Семен! Кормщик!
Дежнев открыл глаза. Перед ним то появлялось, то исчезало освещаемое фонарем рябое лицо Сухана Прокопьева. Прокопьев тряс его за плечо.
— Сиверко задул! [20] Несет к берегу! — прокричал Прокопьев, но его голос в гуле и треске был еле слышен.
Дежнев выскочил наверх. Солнце скрылось. Серые клочья облаков низко неслись над морем. Прокопьев уже убрал парус. Мореходцы налегали на весла, выгребая против ветра. За кормой, не более как в полверсте, чернел берег, вздымалась белая пена.
Дежнев оглянулся. Остальные три коча виднелись поодаль. На них гребцы также выгребали в море. Вдали, мористее, Дежнев заметил белую ломаную полосу.
«Лед! — подумал Дежнев. — Ветер гонит лед с моря… Ежели при эдаком ветре лед подойдет, разобьет в щепы!»
— Все наверх! — приказал Дежнев.
Прокопьев бросился к поварне. Приподняв творило [21] , он крикнул в поварню что было мочи:
— Гей! Все наверх!
— На весла! Правая табань! [22]
Дежнев налег на погудало — рычаг — руля, помогая Михайле Захарову. Разворачиваясь, коч стал боком к волне. Волна поднялась над бортом.
— Держись!
Коч вздрогнул от тяжелого удара. Холодная вода обрушилась на людей, уцепившихся за нашести [23] .
Захлебываясь, но удерживая погудало руля, Дежнев поймал за пояс сбитого с ног Захарова.
Едва вода схлынула, люди снова схватили весла. Коч разворачивался. Еще миг — и он уж по ветру мчался к берегу.