Больных укладывали на носилки, когда раздались радостные крики:
— Байдара! Люди!
— Чукчи!
Дежнев, вздрогнув, оглянулся. Саженях в пятидесяти от берега из-за утеса легко вылетела большая кожаная байдара. Шестеро одетых в меха гребцов бесшумно и одновременно гребли однолопастными веслами без уключин. На носу стоял охотник с гарпуном. Старый кормщик стоя правил кормовым веслом.
— Эй! Эй! Сюда! — закричали землепроходцы, махая шапками и руками.
Сидящие у костров вскочили и побежали к берегу. Гребцы в байдаре разом прекратили греблю. Все восемь незнакомцев изумленно рассматривали русских.
— Эо! — воскликнул рулевой.
— Плывите сюда! — крикнул Дежнев. — Не вороги мы, не бойтесь! Суханко, крикни им по-чукотски, что, мол, друзья мы.
После коротких переговоров кормщик сказал:
— Ток, пошли!
Байдара зашуршала, пристав к берегу. Люди выскочили из нее и, подняв байдару на руки, вынесли ее на угор.
Все восемь мужчин были среднего роста, если не сказать небольшого, но зато хорошо сложенные, крепкие люди. Выражение их широких темно-желтых лиц отличалось добродушием, а узкие черные глаза глядели живо и смело. Блестящие черные волосы у одних незнакомцев спускались до плеч прямыми прядями, у других, более длинные, они были заплетены в косы. Затылки у всех были выбриты.
— Здравствуй, — дружелюбно сказал Дежнев, протягивая руку кормщику, старику с лицом обветренным и морщинистым.
Дежнев знал, кормщик байдарной артели — старший.
— Амто, здравствуй! — ответил тот.
Язык туземца был непонятен, и русские попытались говорить по-чукотски. К удовольствию обеих сторон, они стали понимать друг друга.
— Как зовут твой народ?
— Коряки. Олутортзес [113] .
— Где ты живешь?..
— Ильпи, близко.
— Нет ли у вас еды? Мы голодны.
Коряки разом бросились к байдаре и вытащили из нее трех тюленей. Как ни торопились коряки накормить чужеземцев, они не забыли положенных обрядов, необходимых для умилостивления духов убитых животных.
Тюленей положили в ряд на гальку. Старый кормщик Эвенкав помахал рукой над мордой каждого из них, приговаривая:
— Дыши, дыши, о хозяин! Мы не сделаем тебе зла.
Молодой коряк с толстыми черными косами, как у девушки, принес пригоршню морской воды и опрыскал ею тюленьи носы.
— Пей, пей, о хозяин! Будь нашим гостем!
Затем старик воткнул в пасти тюленей по кусочку рыбы, пробормотав над каждым тюленем:
— Ешь, ешь, о гость наш! Я все готов для тебя сделать!
Затем «гостей», то есть убитых тюленей, пригласили раздеться и быстро сняли с них шкуры.
Коряки срезали с туш большие куски сала и предложили их русским. С удивлением они рассматривали медные котлы, подвешенные землепроходцами над кострами на варилах [114] .
— Идите к нам!
— Мы не знаем пути.
— Я покажу дорогу, — вызвался охотник с копьем, по имени Эгги.
— Они не могут идти, — сказал Дежнев, показывая на Андреева, Вахова и Родьку Григорьева.
— Мы возьмем их в байдару, — был ответ кормщика.
Коряки заторопились, снова подняли байдару и спустили ее на воду. Затем они на руках перенесли в нее Андреева, Вахова и Григорьева.
Двое коряков, Эгги и Наталхут, молодой коряк с косами, остались с русскими. Они были одеты в длинные кухлянки из тюленьих шкур. Шапки им заменяли мешицы — капюшоны, пришитые к воротникам кухлянок.
Утолив голод, землепроходцы поднялись. Коряки вывели их с прибрежной полосы в глубь гористой местности. Как оказалось, пришлось обогнуть глубокую бухту, названную позже бухтой Анастасии.
Примерно на половине дороги несколько нарт, запряженных собаками, выехали навстречу отряду. Слабых и больных усадили на нарты и увезли.
Наконец последняя группа пешеходов достигла замерзшей речки Ильпи, на берегу которой расположилось корякское селение.
Жилище оседлого коряка-зверолова, к которому подошла ватага Дежнева, имело вид земляного холма, полузасыпанного снегом. Остов жилища состоял из изогнутых жердей, нижние концы которых были врыты в землю, а верхние — привязаны к деревянному кольцу, установленному посреди крыши. Снаружи остов юрты был обложен землей и дерном.
— Ни окон, ни дверей, — почесал затылок Сидорка. — Неужто, громом их разрази, и здесь придется ползти в юрту на карачках, как у зубатых чукчей!
— Нет. Вишь, мил человек, хозяева на крышу по бревну лезут? Должно, лаз сверху…
Лаз действительно оказался сверху, как предположил Фомка. Он одновременно заменял и дверь, и трубу для выхода дыма. Вокруг лаза на крыше установлен высокий, в рост человека, воронкообразный плетень, мешавший ветру загонять дым обратно в жилище. Плетень со всех сторон поддерживался длинными жердями, врытыми в землю.
Пока дежневцы разглядывали удивительное жилище, на плетне — отражателе ветра — показалось несколько женщин и детей. Они быстро сбежали вниз по наклонному бревну с зарубками и окружили русских, бесцеремонно их разглядывая.
— Ты нас в ту юрту веди, где те, кого увезли в байдаре, — сказал Дежнев проводнику Эгги.
— Здесь. Они гости Эвенкава.
Сам Эвенкав, знакомый уж нам кормщик байдары, также вышел навстречу гостям.
— Идем в юрту, — сказал он, беря Дежнева за руку.
— Обожди. Реку Погычу знаешь?
— Пахача? Знаю.
— Куда к ней идти?
Эвенкав без колебания показал на юго-запад. Дежнев переглянулся с Михайлой Захаровым. Еще бы! Значит, вот уж две недели, как они уходят от Погычи!
— Анадырь-реку знаешь? — в тревоге продолжал спрашивать Дежнев.
— Знаю Анадырь, знаю.
— А к ней куда идти?
Эвенкав повернулся к северу и вытянул руку. Лицо Дежнева просияло.
— А мы-то с тобой, Михайло, думали, мол, Анадырь и Погыча — одна и та же река! — сказал Дежнев Захарову — А выходит, — нет. Разные реки.
— Идем мы, дядя Семен, правильно, — радостно отозвался Захаров.
— Нет в том сомнения.
Один за другим, под музыку собачьего лая, дежневцы забрались по бревну с зарубками на крышу юрты, а с нее, обхватив другое такое же бревно, сползли в юрту. Гостеприимные хозяева принимали внизу гостей на руки.