– Что? Так просто?
– Не просто, конечно. В трюме спрятали. А другие пеши пошли. Кутепов не сразу усек, а как узнал – караулы понаставил. Сашку-артиллериста помнишь?
– Пронина?
– Ну! Тоже до дому рвался. Пеши отправился. На перешейке схватили. Теперь на «губе» сидит.
– Не повезло.
Когда солнце стало клониться к закату, Дзюндзю отправили в особняк комиссии, чтобы он выяснил, что и как. Стоит ли ждать? Можно ли надеяться?
На пороге его встретил Колен, который из окна второго этажа время от времени наблюдал, как возле здания комиссии разрастается толпа. Она уже заполнила площадку перед зданием и растягивалась вдоль дороги в сторону итальянского посольства.
– Здравствуйте, – Дзюндзя уже на правах старого знакомого поздоровался с Коленом за руку и взглядом указал на улицу: – Видали, шо творится? Прям, море!
– Очень хорошо, – согласился Колен. – Но новости пока нет.
– Как жа энто? Три дня, як обещали, уже пройшло.
– Не прошло, – возразил Колен. – Вечером – прошло, – и объяснил: – Нет связи. Ждем.
– И долго ждать?
– Там знают, – Колен указал на небо, но тут же успокоил Дзюндзю. – Но продолжайте ждать. Господин Нансен очень… как это…четкий человек.
Когда Дзюндзя вернулся с переговоров, толпа смолкла: ждала, что скажет «парламентер». Откуда-то притащили большой деревянный ящик, поставили его «на попа», помогли взобраться на него Дзюндзе.
– Шо вы хочете од меня услыхать? – спросил он у толпы. – Хороших новостей? А их пока нема. Бо нема связи.
Толпа разочарованно зашумела.
– Ну, и чого гергочете? Сказано было: вечером. А ще не вечер. Спешить некуда, подождем.
Когда стало смеркаться, раскрылась дверь, и на лестничную площадку вышли Колен и переводчик. При этом они продолжали начатый еще в помещении разговор. Наконец переводчик сделал какое-то легкое движение и оказался чуть впереди Колена. И при этом он поднял руку.
– Перестаньте гудеть! Смолкнить! – со своего ящика выкрикнул Дзюндзя.
Наступила такая тишина, что был слышен даже крик чаек, носящихся поодаль, в заливе.
– Послушайте, пожалуйста, новости, которые сообщил из Парижа пять минут назад комиссар Нансен. Прежде всего, господин Нансен честно и ответственно отзывается на тот, возможно, один из самых главных вопросов, который часто ему задавали. Действительно Советское правительство объявило полную амнистию всем без исключения, кто сражался на противоположной стороне, – следует понимать, на вражеской. Никаких притеснений на бывших своих противников, кто возвращается с чистыми помыслами и искренним желанием помогать своей стране, советская власть оказывать не будет. Такие гарантии получила от Советского правительства и Лига Наций. Поэтому можете без страха, смело и спокойно, возвращаться на свою Родину. Это первое.
После этого переводчик вновь обернулся к Колену, и они какое-то время продолжили разговор. А толпа безмолвно вслушивалась в чужую речь, пытаясь что-то понять по их интонациям.
– И, во-вторых, – вновь обратился переводчик к плотно сбившейся толпе, – слушайте внимательно и запоминайте. Через три дня, ровно в двенадцать часов дня, от восьмого причала в Советскую Россию отправится турецкий пароход «Решид-Паша». С французскими оккупационными и турецкими властями все согласовано. Просьба создать инициативную группу, чтобы составить поименные списки всех отъезжающих. Мы, господин Колен и я, будем всячески вам содействовать. Но главное, что касается порядка при отъезде, ложится на ваши плечи. Надеюсь, всем все ясно? Если есть вопросы, спрашивайте.
Вопросов было много, поскольку сюда прибыло немало новичков. Они задавали те же вопросы, которые Дзюндзя и трое его делегатов уже не однажды обговаривали. Они и отвечали всем собравшимся возле здания комиссии.
Расходились, когда на небе уже зажглись крупные южные звезды.
На следующий день комиссар Пеллё пригласил к себе Врангеля. Настроен он был решительно. После выговора, полученного им из Франции за его безделье, он стал активно помогать Комиссии по репатриации. Он тоже был заинтересован как можно быстрее отправить в Советскую Россию хотя бы один корабль с репатриантами, чтобы показать французскому правительству, что и он здесь, в Константинополе, не зря ест казенный хлеб.
– Вчера у меня была делегация ваших русских, которые изъявили желание вернуться на Родину.
– Я выгнал их, – сообщил комиссару Врангель. – В большинстве своем это дезертиры, которые подлежат военно-полевому суду.
– Хочу напомнить вам, генерал, что война кончилась, и вы не в России, где были вольны поступать так, как вам захочется. Здесь же все, и гражданские, и военные лица, находятся под протекцией моей республики, – и затем добавил: – Отправить желающих вернуться на Родину не моя инициатива. Более того, это даже не инициатива моего правительства. Этим занимается Лига Наций. И отказать им в своем содействии я был не вправе. Надеюсь, вы тоже не станете этому препятствовать.
– Я так понимаю, это ультиматум? – спросил Врангель.
– Ну при чем тут ультиматум? Это реальность. Они не в тюрьме, и у них есть такое право: вернуться домой.
– Но вы же понимаете, что это означает? – жестко спросил Врангель. – Практически это уничтожение Русской армии.
– Надеюсь, вы не скажете, что это для вас новость Мы неоднократно говорили с вами об этом. Вы не прислушались к моим словам. И напрасно. То, что я сообщу вам сейчас, для вас будет еще более неприятной новостью. Надеюсь, вы воспримете ее мужественно. Мое правительство сообщило мне, что рассчитывает на скорейшую демобилизацию Русской армии. Уже в ближайшее время Франция прекратит вам бесплатные поставки продовольствия. Все займы, которые вам были отпущены, вы полностью исчерпали. И даже более того.
– А флот, который мы вам передали? Разве он ничего не стоит?
– Нет, почему же! Но, по оценке наших экспертов, стоимость большинства судов оказалась весьма завышенной. Они конструктивно и морально устарели, крайне изношены, и решено в ближайшее же время отправить их на металлолом.
– Мы не на базаре, господин комиссар. Есть договор.
– Да, мы не на базаре, – согласился комиссар Пеллё. – Но у России миллиардные долги. Я имею в виду царские долги. Советское правительство отказалось их признать, и его можно понять. Кто их нам выплатит? Об этом мое правительство тоже вынуждено думать.
Врангель молчал. После бесконечно длинной паузы Пеллё снова заговорил:
– Я вам сочувствую. Вам и вашим храбрым солдатам, которые до сегодняшнего дня все еще продолжают верить вам. Далеко не все, в этом вы тоже, конечно, уже начинаете убеждаться. Понимаю, как трудно будет вам найти слова, которые убедят тех, кто пока с вами, отказаться от мысли продолжать борьбу. Но, к сожалению, это необходимо. Не в наших с вами силах в настоящее время что-либо изменить.