Илья Степанович не показывался из коленного своего панциря, как будто умер. Когда мир рвался осколками, ему пришлось в сердце.
– Нет уж, – покачал головой Гомер. – С этим-то кончено.
– Все, значит? Если будет шанс – сделаем? Вы со мной?
– С тобой! – откликнулся Леха. – Натянем буъжуев!
* * *
До суда время пошло сворачиваться в спиральную пружину – чем туже, тем медленней. Артем требовал у тюремщиков Мельника – но те все были с черными вязаными лицами, Артема не узнавали, и Мельник Артема вспоминать тоже не хотел.
Почему медлил Святослав Константинович, чем был занят? Виселицы ставил заранее, потому что уже знал, как Орден проголосует, потому что с каждым бойцом уже его голос оговорил и взвесил?
А Артем все равно готовился.
Расхаживал по камере, наступал остальным на ноги, повторял про себя все, что должен высказать. Будет одна возможность всего. Себя спасти, Летягу и Леху выручить. Сжечь крысиное гнездо и людей от крыс освободить.
Это хорошо, что товарищеский суд, твердил он себе. Это правильно. Они не истуканы. Не из глины, не из гранита они. Хоть всего и год вместе служили, но этот год семи других стоил. Они все красным швом друг с другом сшиты. Тимур, Князь, Сэм. Пусть Мельник ставит виселицы. Не так это и просто – своего брата к смерти приговорить.
Пришли внезапно.
Вызывали по одиночке.
– Летяга!
Тот ссутулил медвежьи плечи: дал надеть наручники.
Как он?
Пока Артем говорил ему, Летяга вроде и подхватывал Артемову злую оспу, начинал кивать в такт. Но стоило замолчать – лихорадка у него спадала и уходила, не держалась сама. Летяга из тех был, кто только единожды решает на всю жизнь, как он станет в этой жизни думать и что по всем поводам считать. И решил он уже давно и надежно. Новая правда была его толстой шкуре не как дробь даже, а как соль.
– Звонарев!
Это Леха оказался. Вот: Мельник успел о нем больше узнать, чем Артем. Интересно, допрашивали их? О чем? Леху тоже связали. Когда уводили, оглянулся на него.
– Темыч! Нейзя обосъ'аться!
Завет.
– Черный!
Сердце пошло в разгон. Думал, будет плевать, а оно все равно волнуется. Глупо как. Ты ведь неделю назад и не рассчитывал, что больше этой недели сможешь протянуть. Вот и срок подошел. Так?
Нет. Не так. Не будет такого.
Нельзя сейчас сдохнуть. Сейчас – уже рано.
– Как там ты говорил, деда? Конечная у каждого своя?
Гомер поднял голову. Приулыбнулся устало и удивленно.
– Запомнил?
– Не смог забыть.
– Руки давай сюда! – рявкнули.
Он протянул запястья; их закольцевали.
– Конечных много может быть, – исправил его Гомер. – А пункт назначения у каждого только один. Вот его нужно найти. Назначение.
– Думаешь, не оно? – спросил у него Артем, разглядывая опять наручники.
– Думаю, еще не конечная, – сказал Гомер.
Стальные пальцы сдавили Артему шею, пригнули его поближе к полу. Еще и руки за спиной вздернули кверху, чтобы лучше клевалось.
– Увидимся, – сказал Артем старику.
Побежал вместе с конвоирами по коридорам, глаза ткнуты в гранит повытертый, конвоиры за Артема глядят, он за них думает. Не бывает для проповеди плохого момента.
– Мужики… Я не знаю, вы наши или ганзейские… Вас обманывают. Всех. Нас всех. Вы про глушилки знаете? Они только для того, чтобы мы в метро сидели…
Остановились.
Скользнули по скуле твердой костью, затрещала, разворачиваясь, клейкая лента. Залепили рот широкой черной полосой. Сверху еще одну наложили, крест-накрест.
И потащили дальше.
Вот так.
Теперь бросило в пот. А если не снимут? Если не дадут сказать?
Вынесли его в зал. На Арбатскую.
Станция вся была заполнена только мужчинами в черном. Посторонних попросили разойтись, пока Орден своих линчует. На тех, кто тут собрался, масок не было. Голосование поименное, догадался Артем. Каждому потом придется за свой голос ответить, пускай помнят об этом, если вдруг решат миловать.
Вытолкнули в пустой круг. Там уже – Леха и Летяга. Оба скручены: руки за спиной, впереди – хари изукрашенные. Видимо, сбивались с курса, пока шли сюда, а их направляли.
Летяга увидел вместо Артемова рта – черный крест, заморгал косыми глазами. Артем тоже дернулся: снимите! Стал искать глазами Мельника, чтобы затребовать у него справедливости.
Мельника скоро выкатил Анзор.
Но Мельник Артема так и не увидел: смотрел все почему-то в другие стороны. Артем кочевряжился, как глиста на сковороде, со своим заклеенным ртом, кусал ржавые губы, чтобы, может, через дырку в них хотя бы выговорить все. Но лента широкая была, а клей мертвый.
Еще не начинали.
Наконец пропихнули через толпу Гомера с Ильей Степановичем. Они связаны не были: свидетели. Что будут показывать? Артем прилип взглядом к прогоревшему учителю. Все он слышал там, в камере. Что решит рассказать? Не куплен ли? Вспомнился Дитмар с его простой и точной формулой того, как помыкать людьми. Вспомнилось, как Артем за упокой его души помои хлебал по Ильи Степановича поводу.
Снова и снова стал раздирать губы; но склеено было прочно. Зарос рот.
– Готовы, – сказал Анзор.
– Слушаем дело о дезертирстве и предательстве трех наших бывших товарищей, – засипел Святослав Константинович со своего трона. – Летяга, Артем, и новенький, только что принятый. Звонарев. По предварительному сговору. Саботировали два важнейших задания. Целью которых было остановить войну между красными и Рейхом. В наших интересах. И всего метро. Сорвали доставку депеши с ультиматумом фюреру. И потом еще операцию по принуждению к миру Москвина. В центре сговора Артем Черный. Летяга, по нашему мнению, просто поддался влиянию. Артема, не взирая, требуем к высшей. Летягу готовы обсуждать. Третий – Артемов прихлебатель. Шпик, в общем. Его тоже под списание.
– Вы охеъеъи?! Што я сдеъаъ-то?! И Аътем!
– Так. Этот что, неполноценный? Придержите.
Кто-то сзади пхнул Леху, заткнул его щербины.
– А что у Артема со ртом-то? – пробурчали из толпы. – Как он за себя скажет?
– Есть основания считать, что он двинулся, – нехотя объяснил Мельник. – Ничего, до него дело дойдет, заслушаем. Сами убедитесь. Мне вот все ясно. Но решаем по чесноку. Открытым и общим. Начнем с Летяги. Потом у нас свидетели. По Летяге проголосуем, потом вот этот с дефектом, потом Артем. Отдельно хочу сказать: не надо думать, что у нас тут балаган. Вы мне со всей строгостью. Бывший родственник, неважно. Человек нас предал. Закон один. Я спецом его на товарищеский суд, чтобы не было потом. Ясно?