Джейк вывел машину через естественные гранитные ворота из ущелья, и перед ним открылась похожая на блюдце долина, на которой располагался городок Сарди.
Городок горел. При виде этого зрелища Джейк остановил машину, и они все взобрались на ее корпус и стали осматривать огненное зарево, которое подсвечивало нижнюю кромку облаков и окутывало дымом массивы гор, окружавших долину.
– Будем надеяться, что она еще жива. – В словах Джейка отразились все их страхи.
Ответила ему Сара:
– Если рас Куллах был здесь, когда они ее поймали, тогда она уже мертва.
Снова воцарилось молчание. Мужчины смотрели в пламя, охваченные ненавистью и ужасом.
– Но если он в это время торчал где-то в горах, как это обычно с ним бывает, и ждал, пока их нападение успешно завершится, прежде чем самому явиться сюда, – тут она презрительно сплюнула на землю, – тогда его люди не посмели начать казнь, пока он не явится полюбоваться и насладиться работой своих дойных коров. Я слыхала, что они умеют снимать кожу с еще живого человека, действуя одними своими ножиками, всю до последнего дюйма, от головы и до пальцев ног, а тело несколько часов еще живет.
Джейка передернуло от ужаса.
– Если ты готов, старина, то, полагаю, мы могли бы двигаться дальше, – сказал Гарет, и Джейк, сделав над собой усилие, встряхнулся и спустился обратно на водительское сиденье.
Когда Грегориус спустился в траншею передовой линии обороны, в небе появились первые признаки зари, чуть осветившие полоску между уступами гор.
Там уже кипела деятельная жизнь, темные фигуры заполняли узкие окопы и блиндажи, а один из телохранителей раса, тащивший в руке дымящую керосиновую лампу, радостно его приветствовал.
– Рас тебя разыскивает, – сообщил он.
Грегориус последовал за ним по траншее, осторожно лавируя между сотнями воинов, которые беззаботно спали прямо на ее грязном дне.
Рас, нахохлившись и завернувшись в серое одеяло, сидел в одном из более широких блиндажей сбоку от основной траншеи. Это была просто яма, покрытая сверху остатками кожаного шатра, и в ее центре горел, сильно дымя, небольшой костерок. Раса окружали с десяток командиров его личной охраны. Грегориус тихо опустился на колени рядом с ним, и он поднял глаза на внука.
– Белые люди уехали? – спросил рас и зашелся в приступе кашля.
– Они вернутся на заре, еще до начала вражеской атаки, – быстро ответил Грегориус, защищая друзей, а затем пояснил, какие причины заставили их уехать, изменив свои первоначальные планы.
Рас покивал, глядя в мерцающее пламя, и когда Грегориус замолк, заговорил снова, хриплым, подрагивающим голосом.
– Это знак свыше. Больше я не стану слушать советы этого англичанина, я и так слишком долго его слушался. Слишком долго глушил огонь, пылающий у меня в груди, слишком долго убегал от врага, как трусливая собака.
Он снова болезненно закашлялся.
– Мы и так долго убегали. Пришло время сражаться. – И его командиры злобно забурчали и загудели и теснее сплотились вокруг своего вождя, чтобы лучше его слышать. – Ступай к своим людям, зажги огонь в их сердцах, наполни их отвагой, вложи им в руки оружие. Скажи им, что сигнал к атаке будет таким же, как сто лет назад, как тысячу лет назад. Скажи им, пусть слушают бой моих боевых барабанов. – Из глоток воинов вырвался приглушенный одобрительный рев. – Барабаны заговорят на заре, и когда они перестанут бить, это и будет сигналом. – Рас с трудом поднялся на ноги и встал, выпрямившись и возвышаясь надо всеми, совершенно голый – одеяло сползло с его плеч, обнажив худую, вздымающуюся от яростного возбуждения грудь. – И в этот момент я, рас Голам, пойду в атаку, чтобы отбросить врага обратно, через всю пустыню, и сбросить его в море, из которого он вышел. И все, кто называет себя воином, воином харари, пойдут вместе со мной… – Его голос заглушил дружный боевой клич командиров, и рас безумно засмеялся.
Один из его командиров подал ему кружку с теджем, и рас вылил его себе в глотку, проглотив одним глотком, и швырнул пустую кружку в огонь.
Грегориус вскочил на ноги и успокаивающим жестом положил ладонь на костлявое плечо старика.
– Дедушка…
Рас резко повернулся к нему, его покрасневшие больные глаза светились новым яростным светом.
– Если ты хочешь сказать мне то, что всегда говорят женщины, лучше проглоти эти слова. Пусть они перекроют и закупорят тебе глотку, пусть они превратятся в яд, который отравит тебя. – Рас яростно взглянул на своего внука, и тут Грегориус внезапно все понял.
Он понял, что рас собирается предпринять. Он был достаточно старым и мудрым воином, чтобы понимать, что его мир уходит в небытие, что враг слишком силен, что Господь отвернулся от Эфиопии, и не имеет никакого значения, как храбро его воины будут сражаться и каким жестоким будет бой, – в конечном итоге их все равно ждет поражение, бесславный конец и рабство.
Они хорошо поняли друг друга, выражение глаз раса вдруг смягчилось, и он наклонился к Грегориусу:
– Но если и в твоем сердце горит огонь, если ты пойдешь в атаку вместе со мной, когда замолчат барабаны… тогда встань на колени, и я благословлю тебя.
И Грегориус вдруг почувствовал, что его покинули все опасения и сомнения, его сердце воспарило как орел, взлетающий ввысь, и он упал на колени, весь охваченный древним, атавистическим боевым восторгом истинного воина.
– Благослови меня, дедушка! – воскликнул он, и рас, возложив обе ладони на его склоненную голову, забормотал слова из Библии.
На шею Грегориусу упала теплая капля, и он изумленно поднял голову – по темному, иссеченному морщинами лицу старика текли слезы, бесстыдно падая вниз с его щек.
Вики Камберуэлл лежала лицом вниз на грязном земляном полу в одной из брошенных тулука на окраине горящего городка. На полу миллионами кишели вши, они ползали по ее телу, и их укусы вызывали на коже жгущее раздражение.
Руки были связаны сзади сыромятными ремнями, щиколотки тоже.
Снаружи доносился треск и гул горящего города, изредка прерываемый грохотом, когда рушилась очередная крыша. Слышались крики и смех галла, пьяных от пролитой крови, и жуткие вопли нескольких пленных харари, переживших резню в начале боя, чтобы теперь стать жертвами жутких развлечений врага, прежде чем рас Куллах лично явится в захваченный городок.
Вики не знала, сколько времени она пролежала. Руки и ноги потеряли чувствительность, настолько туго были затянуты ремни. Ребра саднило от удара, которым ее свалили, а леденящий холод горной ночи насквозь пронизывал ее тело, так что мозг застыл в костях, и всю ее сотрясала дрожь как в лихорадке. Зубы беспорядочно и неудержимо постукивали, а все попытки хоть чуть-чуть изменить положение или хотя бы снять напряжение в связанных конечностях тут же встречались ударом или пинком стоявших над нею стражей.
Мозг наконец отключился, но это был не сон, потому что она по-прежнему смутно воспринимала царившие вокруг шум и суету; это было нечто вроде комы, при которой она утратила чувство реальности и ощущение неудобства и холода, а ее тело и кости перестали болеть.