Наверняка существовал какой-то иной способ.
И она попыталась вспомнить все багажные отделения, которые когда-либо видела, все детали, конструкции и углы, и сколько она ни думала, так и не дошла ни до какого способа, как им оказаться снаружи.
Пока не поняла, что вовсе не наружу им надо выбираться.
Франкен, естественно, не мог знать наверняка, что в вертолете слышат его.
И все равно у него создалось такое ощущение, и он убеждал себя, что его слова дойдут до нужных ушей и сыграют свою роль. Он стоял в центре связи в наушниках на голове и с миниатюрным микрофоном перед собой, смотрел на морскую гладь и говорил, ничего не обдумав заранее, просто положившись на вдохновение.
Прежде всего следовало забыть высокопарный стиль.
Это он знал.
Быть честным.
Не болтать о долге, верности присяге и о спасении мира.
Ему требовалось говорить о другом.
О том, что он понимает молодого человека в вертолете.
Страх, противоречивые чувства, одолевавшие его.
О том, насколько непостижимо все это.
И прямо в пустоту он рассказал то, что все чувствовали.
По его словам, никто и поверить не мог, что все зайдет так далеко.
И даже он сам.
Он признался, что не спит по ночам, и даже если не говорил об этом никому, все так и было. И сказал, что знал, как такое задание будет выглядеть. Уже более тридцати лет знал и все равно сомневался, что когда-нибудь понадобится отдать приказ.
И сказал, что ему не на кого опереться.
Никого нет рядом, когда он сомневается. Да, он орет и не миндальничает, но от него требуется командовать, а не пытаться увильнуть от ответственности только из-за того, что речь идет о чем-то трудном.
Пусть он сам часто лежит без сна.
Он убивал людей в охоте за вирусом. Абсолютно невиновных, которые становились подопытными животными, и видел, как они умирали, и эти картинки навсегда оставались в его памяти и не исчезали, как бы крепко он ни закрывал глаза.
И убивал гражданских, отдал приказ взорвать целую больницу в Амстердаме, и пусть это уже дело прошлое и ему место в архиве, но все равно нелегко жить с такой ношей на душе.
И сейчас.
Сейчас на поле стояла «ауди», и он понимал, как это трудно.
Но просил о помощи.
Нет, не просил, молил.
Молил пилота вертолета, который, пожалуй, слышал его, сделать то, что от него требовалось. Пусть это тяжело и, возможно, даже не совсем правильно. Ведь кто знает, что правильно, а что нет? Но поскольку это был их лучший план, и им требовалось следовать ему, как бы ни хотелось увильнуть, и он строился на том, что никто не подведет.
Все это он сказал, не отводя глаз от поверхности воды.
И чувствовал взгляды всех коллег на себе, но не смотрел на них в ответ. Просто обнажил душу. А они не знали, так ли это, или все произнесено с единственной целью заставить пилота подчиниться приказу, и он не собирался объяснять им, как все обстояло на самом деле.
Когда он в конце концов снял с себя гарнитуру, ему оставалось только надеяться, что его слова произвели такое же впечатление на вертолетчика, как и на персонал, находившийся в комнате вокруг него.
* * *
Она была ниже его ростом. Худее и проворнее. А значит, задача была ее, и пусть это могло причинить ужасную боль, у нее не оставалось выбора.
Жанин взяла командование на себя. Приказала Вильяму лечь на пол плашмя, насколько получится, а потом прижалась к нему и сказала, что им надо поменяться местами и он должен помочь ей перебраться через него.
Он не понял, чего она добивается, но медленно, медленно повернулся вокруг своей оси с Жанин наверху. Ему было тяжело дышать, в его тело впивались все неровности на полу багажника, причиняя боль, но они также обеспечивали какую-то опору, когда его руки сейчас были связаны за спиной.
И в конце концов Жанин перевалилась вниз с другой стороны от него.
Он услышал, как она повернулась, почувствовал ее дыхание сбоку от своей головы, в то время как она располагалась спиной к салону автомобиля.
– Что ты собираешься делать? – спросил он.
– Заднее сиденье, – ответила она.
И он все понял в то самое мгновение, когда она сказала это.
Им никогда не удалось бы открыть крышку багажника. Но, если повезет, они могли выбраться в другую сторону. В салон, опрокинув внутрь заднее сиденье, и, возможно, такая задача была им не по силам, но не оставалось ничего другого, как попытаться.
Она снова выгнула руки назад за спиной. Пыталась просунуть их вдоль спинки, сжала зубы от боли, отправляя пальцы в исследовательскую экспедицию, вверх в направлении рычага, который должен был находиться с верхней стороны сиденья. И мог освободить спинку, чтобы она упала вперед. Того, до которого, пожалуй, удалось бы добраться, если найти его пружину и пройти по ней пальцами.
Жанин искала глазами, пусть и не видела ничего, блуждала ими вперед и назад, помогая рукам в их поисках, пыталась нарисовать в своем воображении автомобиль и вспомнить, куда ей направлять пальцы.
Там она и находилась. Пружина, в том месте, где сиденье соединяется с кузовом. И Жанин напряглась, изогнулась, заставила себя просунуть внутрь руки и, цепляясь ногтями за ткань, просовывала пальцы вперед, миллиметр за миллиметром, все ближе, все ближе к замковому механизму, который она надеялась найти.
И кричала.
Кричала от боли изо всех сил, чтобы увеличить выброс адреналина в кровь и вынудить себя изогнуться еще немного, а потом от радости.
– Там! – крикнула она, почувствовав пальцами твердый пластик, когда они добрались туда, куда требовалось, отыскали то, что пыталась найти.
Рычаг.
– Ты можешь пошевелить его? – спросил Вильям.
И она не сказала ничего.
Собралась, закрыла глаза, сжала зубы и запустила пальцы дальше туда, где находилась сводчатая поверхность из пластмассы. Ей требовалось затянуть рычаг внутрь, и это было просто невозможно, как она могла добавить силы рукам, когда все ее тело оказалось согнутым под такими углами, под которыми никто не смог бы изогнуться. Однако она знала, что это их единственный шанс, и старалась обхватить пальцами рычаг, старалась, поскольку просто обязана была добиться успеха.
Почти. Почти. Еще немного.
Подождала мгновение, когда пальцы проскользнут на свое место.
Когда наконец в ее понятии это удалось, и она смогла потянуть защелку, и замок, державший сиденье на месте, должен был открыться и позволить спинке упасть.
Но это мгновение не пришло.
Она не справилась.