Она кивнула. Ему не требовалось напоминать ей. Она помнила более чем хорошо.
– Наше последнее предсказание. То же самое слово, как и тогда. «Великий мор».
– Да? – сказала она. Вся в нетерпении.
Чума. Так там стояло. Ну и что?
И Вильям наклонился к ней:
– Мы не умерли в тот раз.
Так он сказал. Пожал плечами. Даже с намеком на улыбку.
– Многие перешли в мир иной, – продолжил. – Но мы не умерли. Не вымерли.
И она собралась протестовать. О чем ты? – хотела сказать, но сначала задумалась на мгновение и поняла.
Это выглядело столь же естественным, как и удивительным.
Как она сама не додумалась до такого?
И он кивнул.
– Мы переживали эпидемии раньше. И сделаем это снова. И многие умрут, но не все, в конце концов вирус исчерпает себя, и у достаточно многих выработается иммунитет, или кто-то придумает вакцину, или способ ослабить действие вируса. И это будет ужасно, и страшно, и трагично, и мерзко. Но не станет концом. Концом для всех.
Она посмотрела на него.
Долго не отводила глаз.
Надеялась, что он прав, но не могла решить, пожалуй, он просто сказал то, что она хотела слышать, нет, они оба. Возможно, он ухватился за утешительную соломинку и придал ей довольно правдоподобный вид, чтобы успокоить.
– Как? – спросила она. – Как это может быть что-то другое, чем конец? Как это может быть что-то другое, чем конец, если у нас нет никакого будущего?
– Я думаю, оно у нас есть, – ответил Вильям.
И она покачала головой.
– Шифры. Тексты, – сказала. – Мы ведь видели это сами.
– Что мы видели?
– Что они кончаются.
Нет. Говорили его глаза. И он сделал паузу.
Судя по нему, был уверен в своих мыслях, спокоен, когда искал правильные слова для объяснения. И его спокойствие могло означать только одно. Он не сомневался в своей правоте.
– Все совсем не так, – сказал наконец. И потом: – Ничего такого мы не видели.
Пейзаж стал горным столь же незаметно, как одно время года перетекает в другое, и в конце концов они уже карабкались вместо того, чтобы идти, и никто из них не знал, когда они закончили одно и начали другое.
Они издалека увидели ворота, через которые выбрались наружу, у подножия горы в нескольких десятках метров внизу, и Вильям старался отогнать свой страх высоты, заставлял себя регистрировать то, что он видел, но не думать о том, откуда смотрит.
Площадка перед воротами была пустой.
Никаких машин. Никакого движения. Ничего.
Пожалуй, это означало, что все уехали или просто автомобильное движение здесь никогда не отличалось особой интенсивностью, и они видели обычную для данного места картинку, совершенно не зависевшую от времени суток.
Жанин сделала ему знак продолжать. И он сделал, как она учила его, смотрел на ее движения и следовал ее примеру, ставил руки и ноги точно там, где побывали ее, и они медленно двигались вверх.
Жанин несла на себе крючья и карабины.
Опробовала дорогу и карабкалась первой.
Делала знак Вильяму и ждала его.
И постоянно пропасть под ними увеличивалась, и постоянно он заставлял себя не думать о том, что случится, если он упадет.
– Целостность, – сказал Вильям.
Он произнес это в качестве ответа на вопрос, прямо висевший в воздухе. Мучивший всех. Вопрос, который Жанин задала вслух, и, похоже, все еще не имевший логического ответа.
Как может существовать продолжение, когда все заканчивается?
Крошечный вопрос.
– Целостность, – сказал он снова. – Мы постоянно знали, что она самое важное из всего.
Они по-прежнему сидели за сосновым столом, и он повернулся к Жанин, продолжая говорить.
– Ты кричала о целостности, я кричал о ней. И, черт побери, она же присутствовала там всегда. Мы просто не видели ее. Поскольку забывали поднять глаза от самих себя.
Ее нетерпение уже граничило со злостью.
– Какая целостность? – спросила она.
И он посмотрел на нее.
А потом перешел к этому.
Он стоял там наверху в комнате на втором этаже, когда до него дошло. Жанин держала бумаги Уоткинс, быстро читала все цифры и шифры, а Вильям записывал и вешал на стену. Он искал, и думал, и считал, точно как, по его мнению, ему и требовалось.
И только когда бумага закончилась, он понял.
Прикрепив очередной лист на стену и обнаружив, что писать больше не на чем, повернулся к Жанин и попросил еще.
Он сейчас напомнил это ей, смотря наискось над тарелками и кастрюлями, а Лео и Альберт наблюдали за ним со стороны.
– Мне понадобился новый блокнот, – сказал он.
Жанин прищурилась на него через стол.
– И что?
– Ты диктовала страницу за страницей, а я писал, и потом у меня не на чем стало писать. Как поступают в таком случае?
Он ответил на свой собственный вопрос:
– Берут новый блокнот. Берут что-то новое и пишут дальше там.
Она колебалась.
И он видел это.
Кивнул ей, как бы призывая ее не отбрасывать в сторону сейчас зародившуюся мысль, и в то самое мгновение, когда она бросила короткий взгляд в окно, он уже знал, что она начинает понимать.
Там снаружи.
– Неужели ты это всерьез? – спросила она.
Вильям кивнул. Так и есть.
А рядом сидели Альберт и Лео. И не понимали совсем ничего.
– Извините?
Вот и все, что им понадобилось сказать. Альберт произнес это, и Вильям кивнул в качестве извинения, повернулся к ним, искал правильные слова, чтобы объяснить.
На это потребовалось время. Слишком нелегкая задача стояла перед ним. Какие бы формулировки ни приходили ему в голову, все выглядело банально и просто, а он хотел найти более достойный способ представить это, все-таки сам нашел ответ, который искали половину столетия, и ему хотелось облечь его в более красивую оболочку.
Но истина оказалась простой.
И он сказал все как было.
Человеческий геном представляет собой некий блокнот.
А вокруг нас существуют другие блокноты, бесконечное множество видов, и у каждого свой собственный генетический код, миллионы и миллионы мусорных частей ДНК, которые вовсе не являются таковыми. Они продолжаются от вида к виду и составляют отдельную главу некой бесконечной книги.