Один из них стоял с внутренней стороны застекленной двери в подъезд его дома.

Другой у водосточной трубы, обозначавшей границу следующего корпуса, прислонившись к стене и с мобильным телефоном в руке, и еще двое каждый на своем углу улицы, там, где квартал заканчивался и узкий переулок продолжался нагромождением домов, улиц и каналов.

Словно с целью помешать кому-то сбежать, подумал он. Кому? Ему?

Все четверо были в галстуках, костюмах и пальто, пожалуй, слишком тонких для такой погоды, тем более если человек знал, что ему придется провести весь день на улице. И возможно, среднего возраста, по крайней мере, старше его самого, но этого он не мог сказать точно. Не видел ведь их лиц с такого расстояния и не хотел стоять и щуриться на них, боясь, что они почувствуют его взгляд и заметят, где он находится.

Когда он увидел их, его волнение сразу усилилось. Все четверо столь же старательно притворялись, что они ничего не делают, как и он сам, и их небрежные взгляды были столь же настороженными, как и его собственный. И это беспокоило его.

Что-то было не так.

Он прожил в этой квартире немногим более пяти лет, и никогда не случалось, чтобы четверо таким образом одетых господ стояли и ждали на улице. Во всяком случае, в его собственном подъезде. Это произошло как раз теперь, когда он получил письмо от человека, исчезнувшего семь месяцев назад.

Он чувствовал себя параноиком.

Он устыдился этой мысли, но не мог избавиться от нее.

Развернулся, сравнил адрес с несуществующим CMC, сделал вид, что забрел не туда, и повернулся, собираясь направиться назад по улице, словно забрался слишком далеко. Он просто искал нужный дом. Вот и все. И если бы четверо мужчин с другой стороны улицы засекли его, они бы уже давно приблизились к нему, а они сейчас оставались на своих местах и ждали, когда появится нужный им человек.

Так он думал. Но успел пройти всего пару метров, когда услышал шаги рядом с собой.

– Альберт ван Дийк? – спросил голос.

Костюм. Галстук.

Номер пять.

Понятно, они ждали и на этой стороне улицы тоже.

– Мы знакомы? – спросил Альберт и выругался про себя в то самое мгновение. Ведь не будь он ван Дийком, ему следовало сказать «нет».

– У нас есть пара вопросов, – ответил мужчина.

– Пожалуйста, – сказал Альберт.

Покачивание головой в ответ.

– Нас ждет машина.

Когда Жанин мимо Вильяма шагнула в его рабочую комнату, ей показалось, что у нее на глазах сдернули покрывало с произведения искусства.

Не потому, что она когда-либо присутствовала при таком событии, просто в ее понимании, наверное, ощущение было такое же. Ощущение, когда ты сначала таращишься на кусок ткани, скрывающий под собой нечто неизвестное, повторяющий неровности скульптуры, или монумента, или чего-то еще, и знаешь, что там что-то есть, но не имеешь возможность видеть, о чем, собственно, идет речь.

А потом покрывало срывают.

И она впервые увидела все целиком.

На одной стене находились цифровые последовательности. Они были столь же непонятными сейчас, как и семь месяцев назад, когда пробегали по стенам в большом зале, где ей в первый раз объясняли ее задание. Столь же непонятными, как тогда, когда Дженифер Уоткинс показывала их ей по секрету либо для того, чтобы ободрить ее, либо с целью помочь им найти решение, хотя, возможно, по обеим причинам одновременно.

Но на соседней стене находились тексты.

Ее тексты.

Она знала их так хорошо после того, как проработала с ними семь месяцев, что они стали ее.

Стихи.

Она называла их так за неимением лучшего. Короткие, содержательные послания, которые на первый взгляд, казалось, могли означать все что угодно. Связанные между собой, как она начала догадываться, каким-то пугающим ее образом, в чем она в конце концов смогла убедиться.

Но если в качестве связующего звена в самом деле выступала человеческая ДНК?

В таком случае это пугало ее еще больше.

Вильям смотрел на Жанин, в то время как ее взгляд блуждал по стенам.

– Что ты видишь? – спросил он тихо, словно так мог меньше помешать ей.

И пожалел в то самое мгновение, когда сказал это. Идиот, отругал он себя, точно ведь знал, чем она занималась, и от него требовалось просто сохранять тишину.

Жанин находилась совсем в другой ситуации по сравнению с ним. И должна была успеть обдумать все, пока картинка в полном объеме находилась у нее перед глазами. И перебивать ее или, хуже того, исподволь отвлекать, пока она не потеряет концентрацию, даже толком не поняв, когда это случилось, никуда не годилось.

Он не сказал больше ничего.

Она тоже.

Время от времени она останавливалась, смотрела на какой-то из листов, продолжала странствовать по бумагам, от стиха к стиху, далее к следующему. Минуты шли. И Вильям не торопил ее.

– Этого я и ожидала, – сказала Жанин наконец.

– Что конкретно?

– Такого порядка.

Она попятилась. Остановилась снова, посмотрела на стихи с большего расстояния, охватила взглядом всю стену. Словно та наконец заговорила с ней, как будто начала общаться таким образом, как он сам пытался заставить ее делать в последние сутки, но без успеха.

И в какой-то момент Вильям почувствовал себя одиноким. Стена представлялась ему большим листом с нотами музыкального произведения, она – преподавателем игры на фортепиано, а он сам – учеником, который сейчас пришел на первый урок, и просто увидел непонятные точки на линиях, и испытал чувство полной безнадежности. Он никогда не поймет, не прочитает это, как она.

Но Вильям отмахнулся от этой мысли.

– О чем речь? – спросил он.

Жанин опять прошлась взглядом по всей стене.

В последний раз, для уверенности.

А потом посмотрела на него.

– Чего-то подобного я и боялась, – сказала она.

Вильям промолчал.

А она прикусила губу.

Хотела найти нужное слово.

Перевела дыхание.

– Это – прямая времени.

22

Альберт ван Дийк ощутил вкус крови во рту, но не мог останавливаться сейчас.

Он не знал, видел ли все произошедшее кто-то еще и мог ли кто-то сказать, что именно он сделал это. У него не было времени останавливаться, и опасность состояла в том, что он мог узнать это достаточно быстро, совершенно независимо от того, какой вариант его больше устраивал.

Все получилось мгновенно.