Анни Вагнер торопливо шла по коридорам, порой срываясь на бег и обходя койки на колесиках и передвижные штативы с капельницами, преграждавшие ей путь в самых неожиданных местах.

Кругом царил хаос, и в ближайшее время ситуация должна была еще ухудшиться.

Она проработала бок о бок с доктором Йозефом Гроссе целый день, видела напряжение в его взгляде, когда он оперировал, как на конвейере, и спасал одну жизнь за другой, словно бог, паривший среди тел и вдыхавший жизнь в те из них, которые она уже покинула или, по крайней мере, собиралась это сделать.

Он первым очутился на месте глобальной автомобильной аварии, оказывал экстренную помощь, выбирал наиболее тяжело пострадавших и смотрел за тем, чтобы их отправляли в Слотерваартскую больницу в надлежащем порядке. А потом сам переходил от одного операционного стола к другому, пока все не стало расплываться у него перед глазами и усталость не сделала его медлительным и невнимательным настолько, что это стало заметно окружающим. Тогда ему предложили пойти отдохнуть.

Когда прозвучал сигнал тревоги, никто по-настоящему не поверил.

Подобное просто-напросто не могло быть правдой, в любом случае после такого трудного дня, и больше напоминало злую шутку. А на все телефонные разговоры и меры, которые требовалось предпринять, ушло слишком много времени, и сейчас началась настоящая паника, а «скорые» уже мчались к ним, и доктор Гроссе успел поспать, пожалуй, самое большее несколько часов.

Она восхищалась им.

Нет, все обстояло еще хуже. Она была влюблена в него. Сколь старомодно бы это ни звучало. Смотрела на него с преданностью собаки, и жадно ловила каждый его взгляд, и краснела, когда он смотрел на нее. И даже если такое поведение кому-то могло показаться смешным и ребяческим, ее это нисколько не волновало. А сейчас она спешила к нему, и, какой бы усталой ни была, держалась прямо, и шла твердой упругой походкой по покрытому линолеумом полу к находившейся в конце коридора двери.

Она гордилась тем, что он делал.

Хотя сама вроде не имела права на это, но какая разница?

И собиралась положить руку ему на плечо и сказать, что произошло нечто ужасное и сотни пострадавших уже везут к ним. А в душе надеялась услышать вопрос, как ее зовут, и даже такой малости с его стороны хватило бы, чтобы она смогла продержаться еще несколько часов.

Ее истошный крик заставил персонал на всем этаже оторваться от своих дел и бегом устремиться по коридорам туда, где стояла Анни Вагнер. С пустыми глазами, тяжело дышавшая. Ее рвало на пол прямо перед ней, и сначала все решили, что ее надо усадить, опустить ей голову между ног, заставить дышать медленно. У нее выдался долгий день. Усталость и все ужасы, которых она насмотрелась, наверное, сыграли свою роль, ей требовалось поспать, и вода, и, пожалуй, инъекция глюкозы, а потом она будет на ногах снова.

Так они все думали.

Пока не поняли, почему она кричала.

И первым это обнаружил один из санитаров. И сначала он подумал, что Йозефа Гроссе всего изрезали ножом, откуда иначе в таком количестве взялась кровь, пропитавшая насквозь его простыню и ручейками добежавшая по полу до сливного отверстия под раковиной?

И он бросился вперед, перевернул доктора с целью проверить пульс у него на сонной артерии.

Но у Йозефа Гроссе уже не было шеи как таковой.

Кожа прилипла к простыне, осталась на ней, когда санитар повернул его, как плохо подрумянившееся печенье в не промазанной маслом форме. Тот, кто еще несколько часов назад был шефом, коллегой, героем в белом халате и, бегая из отделения в отделение, делился своими знаниями, спасавшими одну жизнь за другой, сейчас лежал напротив него лишенной кожи массой. Словно его тело провалялось на улице на ветру несколько недель, а не всего лишь вечер в темноте в прохладной палате одной из самых современных европейских больниц.

Когда молодой санитар повернулся к ожидавшим в дверях коллегам, он даже не знал, что ему сказать.

А уже через несколько минут в больнице объявили карантин и о случившемся проинформировали правительство.

27

Все пространство вокруг них переливалось разными цветами. Целое разноцветное море.

И автомобиль, в котором они ехали, мог стать частью его.

Мерцающие голубые огни спецтранспорта. Пожарных и полицейских машин и карет скорой помощи. Их мигалки повсюду разрывали темноту, они подъезжали непрерывной вереницей, а потом, выполнив свою задачу, снова исчезали в осенних сумерках. Белый свет прожекторов кое-каких из автомобилей и сильных ламп, поднятых на краны, чтобы они освещали пространство вокруг и облегчали спасательные работы.

Но прежде всего, повсюду доминировали желтый и оранжевый цвета. В форме больших и малых пожаров, упорно отказывавшихся умирать. Там, где еще недавно стояли дома, и деревья, и автомобили, и еще черт знает что, оказавшееся на пути самолета, когда он, сокрушая все на своем пути, прокладывал глубокую черную борозду прямо через парк и жилой район в направлении центра.

Амстердам горел.

Это началось как вулканическое извержение сажи и грунта в самой северной части парка Амстел. Именно там лайнер коснулся земли, а потом пополз вперед, зарываясь в нее носом, как гигантский плуг из металла. Его распростертые в стороны крылья срезали деревья и крыши автомобилей и дома вокруг, и в конце концов весь самолет развалился на множество частей, но все они продолжили движение в том же направлении, наискось через автостраду 19 и среди домов Шелдебуурта. В результате то, что недавно было рейсом 261 до Лос-Анджелеса, сейчас лежало в темноте на расстоянии нескольких сотен метров далеко впереди бесформенной грудой обломков, тлеющих и дымящихся под белым толстым слоем пены.

Лео смотрел на это, но не видел ничего.

Вроде бы должен был ощущать запахи авиационного топлива, земли и гари и все равно не чувствовал их, точно как прислушивался к шуму моторов, сиренам и крикам, но ничего не слышал.

Он не шевелясь наблюдал за происходящим, и то же самое делали сотни людей, собравшихся вокруг. А полицейские удерживали их на расстоянии, хотя у них хватало более важных дел, чем преграждать путь любопытным, но сейчас им поставили такую задачу.

И зрители особенно не рвались вперед. Все были одинаково шокированы и подавлены и не могли произнести ни слова. И когда полицейский, протягивавший оградительную ленту, подошел к Лео, он остановился.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Мне повезло, – ответил Лео.

– Ты должен попросить кого-нибудь осмотреть тебя.

Лео кивнул уклончиво. Он ударился бровью о боковую стойку, и она чертовски болела, и у него осталась кровь на лбу, но хватало других, которым досталось значительно больше, чем ему.

Полицейский кивнул одобрительно и махнул Лео, предлагая немного отойти назад, главным образом для проформы, но все равно, и Лео подчинился и подвинулся.