– Как? – спросил он, резким тоном, и это прозвучало не как вопрос, а как констатация факта. Не получится. Мы не сможем передать сообщение отсюда, как бы ни хотели. Это был риторический вопрос, поскольку ответ лежал на поверхности. Подобное невозможно.

И Вильям догадался, что у нее все равно есть решение.

Так и оказалось.

– Нам надо выбраться наружу.

– Мы не сможем, – возразил Вильям, покачав головой.

– Мы должны попытаться, – сказала она. – Нам нельзя сдаваться.

И он пожал плечами. Чувствовал себя упрямым, как ребенок. Но знал, что прав и что ее предложение ничего не меняет.

– Почему нет? – спросил он. – Почему не сдаться, когда нет другого выбора?

– Просто мы с тобой последние, кто пока не сделал этого.

Жанин посмотрела на него, а потом объяснила:

– Они собираются дать миру умереть. Мы не можем позволить, чтобы это случилось.

Она оставила Вильяма одного в комнате, и он долго стоял и смотрел на улицу сквозь окно. Видел внизу озеро, покрытое белыми барашками волн, точно кристаллики льда таяли на поверхности стекла и образовывали маленькие ручейки. Наблюдал, как они сбегали вниз, и завивались, и меняли направление при сильных порывах ветра. И он стоял там и рассматривал их, и единственное, чего хотел, – чтобы это зрелище подарило спокойствие его душе.

Но спокойствие не приходило.

Только страх и печаль.

Вот и все.

А Жанин была в отчаянии. Он понял, как она собиралась все провернуть, познакомился с ее удивительно хорошо продуманной стратегией, позволявшей им выиграть время. Но как он ни пытался настроиться на позитивный лад, не мог понять, каким образом они сумеют добиться успеха.

Они могли только проиграть и никак иначе.

Он простоял перед окном десять минут, ни о чем не думая и ничего не видя перед собой.

Потом пошел в ванную и достал свой несессер.

41

Сначала они решили, что женщина преувеличивает.

Три охранника, спешившие по перрону, не особенно усердствовали, бежали, но скорее трусцой, с ключами и цепочками, позвякивавшими у бедер. Нельзя сказать, что они не поверили ей, но, боже правый, она же была просто уборщицей и, пожалуй, в первый раз видела кровь. Столь просто все обстояло. Сотрудникам же службы безопасности Центрального вокзала пришлось разного повидать на своем веку, и женщина, естественно, была в истерике, для них же речь шла об обычном месте преступления, которое требовалось охранять до прибытия полиции.

Потом они вошли внутрь.

И убедились в ее правоте.

От четырех пассажиров осталось не особенно много, повсюду разлились ручейки крови, и если это было убийство, то дьявольски жестокое, и представшая перед ними картинка оказалась слишком ужасной даже для опытных парней. В результате один из них пулей выскочил из вагона и освободился от своего завтрака, второй стоял апатично, не зная, что ему делать, а третий позвонил в полицию и сказал, что надо отправить сюда больше людей, чем они сначала думали.

И полиция появилась, и эксперты подняли покрывала, и кто-то решил позвонить в эпидемическую службу, а потом снежный ком стал слишком большой и покатился сам по себе.

Снежный ком ужаса.

И когда он стал расти, его уже невозможно было остановить.

Альберт и Лео оставались за столом еще пять минут после ухода Уоткинса, поскольку именно так он попросил их сделать, и не было никакой причины идти ему наперекор.

Перед ними на столе стоял заказанный им кофе, к которому он не притронулся, а рядом лежала французская булка, оказавшаяся совершенно ненужной.

Они не разговаривали между собой, но этого и не требовалось.

Думали об одном.

Квитанция. Ячейка. Что могло там находиться.

Неужели решение, о котором говорил Пальмгрен?

И если сейчас все обстояло так, о чем, черт возьми, шла речь?

Пожалуй, это имело отношение к самолету и больнице, возможно, могло привести их к Вильяму и Жанин, но могло означать все что угодно и не дать совсем ничего.

В любом случае им скоро предстояло это узнать.

Автомобиль стоял припаркованный в одном из гаражей, а парковка примыкала к помещению, где находились ячейки, и это подходило просто замечательно. Они могли покончить со своим кофе, а потом отправляться в путь и по дороге к машине найти ячейку, которая им требовалась.

И никаких признаков того, что кто-нибудь увидел их или наблюдал за ними.

Пусть Уоткинс явно придерживался другого мнения.

Их разговор закончился задолго до того, как Уоткинс осмелился подняться. Несколько раз он брал перчатки и шарф, порываясь уйти, но постоянно его глаза натыкались на какую-нибудь голову в людском море, человека, казалось ожидавшего кого-то или заблудившегося, и он передумывал, возвращал свои вещи на стол, разговаривал с ними ни о чем, пока не убеждался, что предмет его интереса исчез.

Альберт и Лео тоже поддерживали разговор. Терпеливо и с пониманием. Но Уоткинс видел скепсис в их взглядах, когда они смотрели на него.

– Я не параноик, – сказал он. – Понятно, вы так думаете. Но поверьте мне.

Никто из них не возражал. Но он все равно захотел объяснить, и говорил деловито и спокойно, тщательно подбирая слова.

– Заметно ведь, когда кто-то просматривает твою почту. Когда конверт вскрывают и заклеивают вновь. Это продолжается уже скоро неделю, и дома, и в офисе. И я видел, что они следят за мной. Я уверен в моих наблюдениях.

Альберт посмотрел на него.

– В таком случае, – спросил он, – как же они пропустили квитанцию?

Уоткинс колебался какое-то мгновение.

А потом улыбнулся.

В первый раз за все время их разговора.

– По той причине, что женщина, на которой я был женат, продумала все на шаг дальше их.

И внезапно появилось что-то трогательное в нем, нежданная улыбка, вроде не к месту, и Лео и Альберт не знали, что сказать. Пожалуй, какие-то черты на его исхудавшем лице так и остались неизменными, рот, и зубы, и глаза сохранили свой прежний размер, и, когда он сейчас улыбался, стал как бы мрачной карикатурой на самого себя, два больших глаза улыбались печально из-под тонкой, покрытой морщинами кожи век.

Или просто дело было в том, что он смотрел на них с гордостью, любовью к той, которая не существовала больше, но кем он все равно хотел похвастаться в последний раз.

– Никто ведь не ждет, что покойники могут получать почту, – сказал он, а потом наконец поднялся и исчез в людском водовороте тогда, когда и хотел.

Во внутреннем кармане Альберта ван Дийка осталась лежать квитанция от ячейки камеры хранения. Прибывшая в университет Потсдама в белом конверте. Адрес института математики был написан корявыми буквами. А в качестве имени получателя стояло: «Дженифер Уоткинс».