— Это соболи, — прошептал Егор ей на ухо, и она ощутила, как его дыхание опалило кожу. Лара неловко отшатнулась, под ногой громко хрустнул валежник, и зверьки тут же юркнули в лесную чащу.
С тропы было видно оба озера, о которых упомянул Борис. Но правое, с топкими болотистыми берегами, казалось необитаемым. Вокруг него даже птицы не пели, а зеркальную колдовскую гладь не тревожила ни рыба, ни мошкара.
— Пойдем скорее, — проговорила Лара, не сумев скрыть, что ей не по себе.
Тропа взбиралась в гору. Лес по обе стороны был непроходимым, заваленным буреломом, с темным таинственным нутром, словно глядящим на странников сотней незаметных глаз, так что Лара жалась к Егору и боролась с искушением вцепиться в его руку.
А потом деревья расступились, и им на смену пришли каменистые уступы и скалы, поросшие красным и серым лишайником. Тут царила первобытная дикость, камень громоздился на камне, из горы били ключи, сливаясь в ручеек и с шелестом падая отвесно вниз. И с каждым шагом вершина сопки была все ближе и ближе. Лара попросила Егора остановиться на привал. Она долго смотрела, как Егор плещет в лицо родниковую воду. Между лопаток на его футболке темнело пятно пота, на руке розовела царапина, а когда он, фыркнув, выпрямился, на бровях у него нависли водяные искорки. Все это она отмечала про себя, одновременно и отстраненно, и пристрастно, вбирая в себя каждую мелочь, каждую подробность. Ей хотелось ухватиться за время, но оно расползалось, утекало и не желало останавливаться.
Они почти не разговаривали, лишь изредка перебрасывались ничего не значащими фразами. Глядя на вершину сопки, Лара чувствовала, как сердце начинает колотиться в груди, и ремешки рюкзачка впивались в плечи, словно врастая в них. В желудке глухо и холодно бродило волнение. Но нога все равно делала следующий шаг.
Последние метры забираться пришлось почти по-альпинистски, цепляясь за осыпающиеся камни и скалистые выступы. И наконец Лара и Егор оказались на самом пике Соболиной сопки, на узенькой площадке, где места хватало лишь им вдвоем, а третий бы уже не поместился.
Вид отсюда открывался такой, что захватывало дух. От высоты, от красоты и от оглушающего, ошеломляющего простора. По одну сторону хребта шумело и волновалось темно-зеленое таежное море, с двумя осколками озер, Живого и Мертвого, лежащих далеко внизу. А по другую слюдянисто блестел Байкал.
Это было то самое место.
Егор осторожно взял руку Лары в свою. Девушка взглянула ему в лицо, ожидая слов, которые за этим последуют.
— Вот и все. Теперь я тебя оставлю, подожду на тропе, там, пониже.
— А ты… Не будешь прощаться? — заволновалась она. Егор улыбнулся и, поймав прядку ее волос, которую ветер выудил из небрежно сплетенной косы, мягко заправил за ухо. Его глаза при этом были совершенно зеленые, как июньская тайга внизу.
Он легонько пожал ее пальцы и стал спускаться, оставляя Лару на самой вершине сопки, наедине с Лилей.
Лара сидела на теплом выступе скалы, сухом, покрытом жестким лишайником и выбеленном ветром. И несколько минут просто смотрела на огромное озеро. Потом, собравшись с мыслями, все же распустила шнурок рюкзака и вытащила из него урну.
— Видишь, Ли, мы все-таки на Байкале. Ты с детства об этом мечтала. Правда, «мечта» — это мое слово, ты говорила, что просто ставишь перед собой цели и умеешь их добиваться. Хорошо, пусть так, ты ведь старшая, тебе положено… А я бестолковая младшая. Так или иначе, мы здесь…
Лара так часто представляла этот момент в последние дни, что знала досконально, словно прожила его уже много раз до этого. Она сунула руку в карман, привычно ожидая нащупать там пузырек со снотворным, но вспомнила, что избавилась от него утром. Вместо него она вытащила оттуда свои наручные часы. Повинуясь новому, внутреннему своему требованию, она перевела стрелки на пять часов вперед, так что впервые за девять дней совпала с окружающим ее миром. И наконец очутилась в байкальском времени. В настоящем.
— Все изменилось до неузнаваемости, — проговорила она, продолжая обращаться к сестре. — Даже то, что ты старшая, уже неправда. Я старше тебя на три с половиной месяца, и мне скоро тридцать. Не нам, Лиля, а мне — потому что тебе всегда будет двадцать девять. А ты можешь больше не бояться времени, возраста. Ты уже остановила время. Этот страх сделать все неправильно… Это осознание, что все уже не понарошку, а всерьез, что все экзамены давно сданы, оценки получены, и главная задача теперь просто жить. Что ничего не отменить и не переиграть — но можно много чего успеть. Я успею, Ли, я тебе обещаю. А ты не успела… И я даже не знаю, что именно ты хотела успеть и не успела.
Лара стиснула зубы так, что заныла челюсть.
— И весь ужас в том, что ты умерла, и вместе с тобой исчез весь твой мир. А я так ничего о нем и не узнала! Твои мысли, страхи. Ты так сильно боялась… Все эти подробности, все, что ты скрывала от меня. От меня! Теперь я вообще сомневаюсь в том, что могла его когда-то узнать… Я могу сейчас кричать, что, если бы ты была со мной, мы бы с тобой говорили и говорили без конца, чтобы узнать друг друга. Но это все неправда, все ложь. Потому что, сколько бы времени мы ни провели вместе, мы бы так и были… ты и я. Отдельно. Так страшно это говорить… ты же понимаешь меня, правда?
Над озером сквозь ее слезы дрогнул закат. Ветер свистел в ушах, ничего не отвечая. Лара со злостью вытерла глаза ладонью:
— Ведь это я, я всегда видела, что чувствуют другие! Я! Это всегда было только моим. Ты знала, что я так вижу, но никогда не видела мир моими глазами. А я не видела твоими. Так страшно… Я ведь будто даже не знакома с тобой! Помнишь маму? Я совсем ее не помню, только ощущения. Смутные, как во сне. Мы не были с ней знакомы, кажется, да? Она вот тоже ушла однажды. И не вернулась. И ты не вернешься. Никто не возвращается.
Ее трясло, зубы стучали, и никак не получалось вздохнуть, выходила только череда судорожных стиснутых всхлипов. Собрав все свои силы, Лара открыла урну.
— Я очень тебя люблю, Ли… Мне нужно это сказать. Ты самое дорогое, что у меня… было. Теперь тебя нет. А я остаюсь. Прости, что я остаюсь. И за все остальное тоже.
Одним движением она опрокинула урну. Порыв ветра подхватил бело-серый пепел — и его не стало.
Лара встала на ноги, рассеянно оглядывая внезапно ставшие бесполезными рюкзачок и урну и не зная, куда деть их. Они были как скинутые оболочки, опустевший кокон легкокрылой бабочки.
Продолжая серьезно, даже слишком серьезно раздумывать над этим вопросом, она шагнула в сторону тропы, не глядя. В голове гулко стукнуло, перед глазами покачнулось, поплыло и перекосилось на один бок. И, оступившись, Лара стала падать.
Это происходило, конечно, почти мгновенно, но ей казалось, время растянулось, провисло гамаком. Вот ее глаза оказываются на уровне той площадки, где только что стояли ступни, вот уже ниже, и она хватается руками за острые пыльные камни. Камни выворачиваются с корнем, как зубы. «Корни, бывают ли у камней корни?» — всерьез размышляет Лара. Крошево, крупные осколки и почти пыль, летящая в глаза, все падает вместе с ней, почему-то беззвучно, в пустынной тишине. И руки, действуя без приказа, продолжают попытки уцепиться, ухватиться, замедлить падение. Лара как будто ползет вниз, на животе, суча руками и ногами — только вниз, а не наверх, вдоль скалы с чахлыми кустиками.