Барак у нас был большой – по крайней мере, мне тогда казался большим. Дочки хозяйкины, как обычно, скинули на меня основную работу – уборка всегда наказание, так что скинуть её было на кого. В тот раз, вот, мне не повезло.
Мытьё полов – ещё ничего, ползать я мог. Колени, правда, до крови стёр – так и ну их, не впервой. И руки окоченели, но их я старался беречь, знал уже, как с тряпкой управиться, чтобы мозолей лишних не посадить. А то как потом работать больными руками?
Но подметание двора стало подлинной пыткой – меня заносило вместе с метлой в обнимку как пьяного. И если на моей физиономии ещё осталось свободное от синяков место, ручка метлы доделала то, что не успела ключница.
Под конец сволочная метла и вовсе улетела куда-то, где я её и не видел – перед глазами и так всё расплывалось. Но поплёлся-пополз поднимать – если всю работу не сделаю, еды мне сегодня не видать. А если есть не буду, фиг поправлюсь.
Ручка метлы наконец ткнулась в руку, я её сжал – пальцы нещадно дрожали. И только тогда разобрал сквозь шум в ушах недовольный голос:
– Охренел, идиот малолетний, ты куда лезешь?! Жить надоело?!
И тяжёлые копыта, которые я как-то умудрился не заметить, опустились в локте от меня.
Прижимая норовящую вырваться, жутко мешающую метлу, я пополз (слишком медленно) в сторону, когда чья-то кожаная перчатка с богатой золотой вышивкой схватила меня за подбородок.
– Это кто тебя так отделал? – поинтересовался тот же голос, а рука в перчатке потянула вверх.
Метлу я снова выронил, но встал, покачиваясь. Больше всего было жаль, что снова придётся эту мерзкую дуру ловить, а её ещё и найти в тумане надо…
– Что у тебя с глазами? – неожиданно спросил голос, а перчатка принялась ощупывать левую сторону моего лица.
Я глотнул морозный воздух.
– Не знаю, м’лорд.
– И за что тебя так? – перчатка всё не отпускала, а я чувствовал, что ещё чуть-чуть и грохнусь «м’лорду» прямо под ноги. Точнее, под копыта его лошади. Да, а сапоги у господина, наверное, дорогие, из кожи с бахромой – как у принца с графом…
Он ждал, и я прохрипел, старательно выговаривая слова:
– Я плохо себя вёл, м’лорд, – лорды не любят, когда с ними общаются на языке черни, хотя и ждут этого от нас.
Мой подбородок принялись вертеть, так что туман перед глазами заколебался, плывя то туда, то сюда.
– Плохо, говоришь? И что же ты сделал? Вазу разбил? Хотя какие тут, бездна забери, вазы…
Держась из последних сил, я пожал плечами. Не, нет у нас этих, ваз – кстати, что это? И чего он ко мне прицепился? Сейчас меня стошнит на его прекрасные сапоги, и будет мне новая порка.
Рука наконец отпустила, и я, хватая ртом воздух, осел на плиты двора.
Мимо, цокая копытами, прошёл конь, у входа к нему кинулись уже стоящие наготове хозяйкины дочки, стреляя во всадника-лорда глазками и треща, как сороки.
А я снова взялся за метлу. Солнце уже садилось, вот-вот вернутся остальные, надо было успеть домести громадный двор, да ещё в сарае убраться…
Меня позвали, когда я разделался, наконец, с двором и скромненько сидел в уголочке, баюкая метлу и пытаясь унять жуткий звон в ушах. Одна из дочек случайно наткнулась на меня, заглянув за сарай, и влепила оплеуху – дескать, почему не отзывался?
– Но, м’лорд, – возражала хозяйка, когда меня втолкнули в её жарко натопленную, мощно пахнущую чесноком комнату, – не отдаём мы обычно семилеток, не знаю я даже…
– Да право же, почтенная, – отозвался обладатель богатой перчатки, и я его наконец рассмотрел.
Он был военным – за версту видно. Не таким, как солдаты городского ополчения – тех из горожан набирают, – а лордом-военным. Все общаются с сиротами свысока, лордам позволено так же разговаривать и с хозяйкой приюта, но обычно они пыжатся, чтобы ещё больше возвыситься, ещё сильнее ткнуть нам на наше место. Этот не пыжился. Он явно привык приказывать – причём всем подряд, даже равным. А ещё у него была эта… стать. Собранный, ни одного лишнего движения. И не морщился он ни от запаха чеснока, ни от вида меня или той же хозяйки с дочерьми. Ну и самое очевидное – его одежда. Дорогая, да, но простая – без блескучих штук, без лишних красивостей и неяркая.
Лорд тем временем поймал мой взгляд, вскинул брови, хмыкнул и достал из-под плаща бархатный мешочек. В мешочке сладко звякнули деньги. И явно не медные.
– Право же, почтенная, – повторил он, подбрасывая мешочек на ладони и заставляя его звенеть, пока мы дружно наблюдали. Хозяйка и дочки – с вожделением, я – с ужасом. Диспозиция ясна была, как стёклышко: когда лорд сам является в приют и платит за сироту золотом, ничего хорошего этого сироту не ждёт. Никакая благотворительность тут и рядом не стояла, значит, почти наверняка мой труп завтра утром всплывёт где-нибудь в районе моста Висельников. Если от меня останется хотя бы труп.
Хозяйка что-то затрещала, разом растеряв всю степенность. Я не слушал – глянул на дверь, окно… Можно было сбежать через них. Но в ворота мимо возвращавшихся воспитанников я бы не проскочил. Значит, всё равно поймают. И всё равно отдадут. А в лучшем случае оставят, и хозяйка меня в ярости сама же и уморит – такую сделку сорвал! Большая часть денег уж наверняка ей в карман пойдёт, лорду-владельцу же она отправит обычный взнос за покупку сироты, вот и всё.
А значит, пока сбежать не удастся, решил я. Ладно. Потом. По дороге. И смотря куда увезёт. Если куда-то навроде того замка с садом, так там спрятаться легче лёгкого, а потом и слинять по-быстрому.
Мешочек с золотом перекочевал на стол, лорд потянулся подписать бумаги, но хозяйка замахала руками – не надо, мол, не трудитесь, Ваша Светлость. Ясно, подпись она потом подделает. Уж точно не в первый раз.
Ещё пара мгновений трескотни – я как раз только-только собрался усесться на пол: голову сдавило так, будто сам Великий Отец на неё свою длань возложил. Но меня подхватили руки кого-то из дочек, сноровисто укутали в слишком длинный плащ и толкнули к довольному лорду.
Ну, вот я попал…
Приютские прятали глаза, когда мы шли к воротам, – я плёлся как можно медленней, глядя в пол, сгорбившись. Железная рука в вышитой золотом перчатке вцепилась мне в плечо и подталкивала вперёд. Жак, замешкавшийся у сарая, глядел отчаянно нам вслед. Я видел, проходя мимо, как его губы шептали что-то похожее на молитву Матери. И думал, что дурачок он, если ещё не понял, что Ей нет до нас дела. Никому нет.
Меня толкнули к ждущему у ворот коню. Потом втащили на седло – сильно закружилась голова, перед глазами снова поплыло. А потом и замелькало – конь скакал быстро, так, что я сразу понял: если попытаюсь сползти с седла, разобьюсь на фиг. Ладно. Ладно же!
Лорд возвышался надо мной этакой громадой из кошмаров, давил, как всё та же длань Отца. И плащ его был мягким-мягким – передо мной на седле лежал краешек, я не удержался, провёл рукой. Сзади хмыкнули.