– Варечка? – Далматов позвонил, когда часы пробили полдень.
– Я. – Девочка ответила сразу.
Ждала? Ждала и верила, что он позвонит, и потому нервничала, не зная, отчего Далматов медлит.
– Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, неплохо, а что?
– Я Саломее дозвониться не могу, – Далматов откинулся в кресле, – беспокоюсь.
– А она ушла…
Далматов представил, как Варенька хмурится, гадая, что есть эта фраза – предлог или нечто большее.
– И телефон забыла. – В голосе проскользнули раздраженные ноты. – Она его иногда забывает.
– А куда ушла?
– Понятия не имею. Она передо мной не отчитывается.
И снова раздражение, куда более явное.
– А она себя нормально чувствует? Видите ли, Варенька. – Далматов говорил медленно и карандаш в руках вертел, сосредотачиваясь именно на нем, потому как Варварин голос вызывал очередной приступ дурноты. – Я тут, кажется, отравился… возможно, торт был несвежим… вот и волнуюсь.
– Нормально, – буркнула Варвара. – А вам… плохо?
– Очень, – вполне искренне ответил Далматов.
– Ужас какой!
Он сглотнул вязкую слюну: все-таки у защиты, которую обещал отцовский перстень, несколько странные проявления. С другой стороны, бросаться к Варенькиным стройным ножкам не тянуло, как признаваться ей в любви или совершать иные глупости.
А что мутило… так ничего страшного, перетерпится.
– Может… мне приехать?
– Зачем?
– Помочь…
Тянуло поинтересоваться, в чем же будет заключаться эта забота, но Далматов сдержался. Он замолчал, и это молчание, пожалуй, весьма нервировало Варвару. Он слышал ее участившееся дыхание и нервное постукивание. Кажется, не только у Далматова имелась привычка вертеть в руках карандаши, ручки или все, что под руку попадется.
– Варечка, мне, право слово, неловко вас затруднять…
Рыжая посмеялась бы.
Неловко…
Затруднять… Далматов сам губу прикусил, чтобы не расхохотаться.
– Что вы… я же понимаю, когда человеку плохо… я лекарства привезу… есть очень хороший порошок, который при отравлениях помогает. Мама всегда им пользуется…
– Что ж… если так…
– Я не стану докучать.
Это вряд ли.
Девице нужно разведать обстановку. И хорошо, что в доме он все-таки дошел до ремонта, пусть и косметического, но Варваре понравится.
– Такси возьмите. – Далматов продиктовал адрес, прикинув, что полчаса у него в запасе есть…
…Варвара явилась с кучей пакетов и пакетиков.
– Я подумала, что вам ничего есть нельзя будет… разве что бульон и сухарики… ой, это ваш дом? Весь-весь? А зачем вы притворялись, будто…
Изумление, пожалуй, искреннее. И восторг.
– Это просто… у меня просто слов нет! Совсем. – Варвара всплеснула руками. – Я поняла! Ты притворялся, потому что не хотел, чтобы с тобой встречались из-за денег…
Далматов плечами пожал: эта версия ничем не хуже любой другой.
– Ты ведь богат.
– Не жалуюсь.
Она кивнула и закусила губу, что-то напряженно обдумывая.
– И ты Саломею не любишь. Она тебя тоже.
– С чего ты решила?
Замечание, как ни странно, задело. Он не любит? Да он вообще на любовь не способен, как и на иные нормальные человеческие чувства, но не этой паучихе его упрекать.
– Вы не похожи на влюбленных. Извини, конечно, это совсем не мое дело… на кухню не проводишь? Тебе бульон сварить надо… я курицу купила… ты не представляешь, до чего сложно найти нормальную суповую курицу. Из бройлера бульон не получится… так вот, я влюбленных видела, они смотрят друг на друга…
– И вздыхают.
– Что? – Варвара нахмурилась.
– Смотрят, говорю, и вздыхают. Томно. Еще за ручки держатся. И целуются в засос при каждом удобном поводе. Или без повода. Так.
– Ты смеешься?
Она остановилась и смерила внимательным взглядом, под которым Далматову стало несколько неуютно. Все-таки в амплуа дичи он чувствовал себя неуверенно.
– Варечка, котик мой рыжий, я пытаюсь донести до тебя мысль, что мне не шестнадцать лет, и даже не восемнадцать. Я вполне способен обойтись без этой ерунды.
– Все равно ты ее не любишь!
Она повторила это с такой убежденностью, что Далматов решил не возражать.
– Допустим. – Он открыл дверь, пропуская Варвару на кухню. Признаться, до кухни ремонт не добрался, и была она, как в прежние времена, огромна и пуста.
Печь. И пара древних плит. Духовые шкафы… посуда на полках. Медь утратила свое сияние, пылью заволокло и полки, и кастрюли, только чайник стоит, огромный, яркий.
Варвара, замерев на пороге, оглядывалась.
– Когда-то наши родители договорились о свадьбе. – Далматов устроился в древнем кресле, которое стояло у печи, наверное, с незапамятных времен.
– И теперь настаивают?
Опомнилась Варвара быстро. И водрузив пакеты на стол, принялась выкладывать содержимое.
– Да нет. Мои родители мертвы. Как и ее.
– Тогда что вам мешает… ну…
– Ничего не мешает.
– Но вы все равно… – Она нахмурилась, сосредоточенно просчитывая собственные шансы.
– Почему нет? Саломея мне подходит.
– Чем?
И хмурится еще сильней.
– Всем. – Далматов откинулся, пытаясь справиться с очередным приступом дурноты. – Возрастом. Внешностью. Характером. Она очень терпеливое существо. Кроме того, нас многое связывает в прошлом. Она в курсе специфики моей работы… я знаю, чем занимается она…
– Экстрасенс, – фыркнула Варвара. – Я суп куриный сварю, с домашней лапшой.
Далматов кивнул: с лапшой так с лапшой… главное, чтобы эта лапша на его ушах не повисла.
– Ты против экстрасенсов?
– Я не верю во все это. – Она махнула рукой. – Ну в это… призраки… привидения…
– Проклятия.
– И в проклятия тоже. – Варвара повернулась спиной. Курицу она разделывала почти профессионально. – То есть… не знаю… я умом понимаю, что проклясть кого-то – это такая чушь… а с другой стороны… они ведь умерли. А с третьей… у Андрея дед самоубийством жизнь покончил… это я уже потом узнала. Шизофрения. Она же передается по наследству. А Яшка пил, не просыхая почти. Вот и допился до белой горячки. У Олега сердце слабое было… все объяснимо, все логично.
– И то, что все трое были твоими мужьями, тебя не смущает?