Саломея сидела, обняв ноги, и наблюдала, как Далматов мечется. И вправду был зол неимоверно.
– А тут именно, что полная… после рагипнола и некоторых других препаратов память отшибает надежно… агрессия проявляется… Варенька небось его завела, а потом пошла на попятную. С нормальным бы вышло, а когда человек под таким кайфом, он себя не контролирует. Мог бы и придушить, но нет. Скорее всего по морде надавал, что ей и надо… секс, который на изнасилование потянет… девочки наши наверняка подстраховались, нашли того, кто все документально подтвердил бы… чем больше доказательств, тем оно веселей потом… умная, тварь.
Далматов остановился.
– Варвара хотела выйти замуж… она не убийца, но я был прав, совершенно аморальная… и тупая… и вправду думала, что семейная жизнь удастся? После такого… стерпится – слюбится… представление она разыграла на пять. Тут я не сомневаюсь. Варенька у нас талантливая актриска… были и слезы, и стенания, и обвинения… лишил невинности… хотя это вряд ли, но сказать же можно… а заодно и кровь тебе на анализ… изнасиловал. Порушил девичьи мечты о большой и чистой.
– Илья, успокойся.
– Не могу.
– Бестолочь. – Саломея поднялась, подошла и обняла его. – Это ведь не с тобой случилось…
Выдохнул.
И успокоился. Немного. А все-таки странно, что история эта, некрасивая, но не сказать, чтобы вовсе удивительная, так его задела. Неужели в темном далматовском прошлом нашлось место подобной подставе? Если спросить… отступит, соврет или просто промолчит. Поэтому Саломея и не станет спрашивать.
– Варвара выдвинула условие, – куда более спокойным тоном произнес Илья. – Или Андрей женится, или сядет, несмотря на мамочкины связи…
– Он испугался.
– Думаю, да. – Далматов дышал ровно и кулаки разжал. – Не просто испугался. Он понимал, чем этот скандал аукнется мамочке… и любил ее по-своему. Поэтому и скрыл правду. Сочинил историю о безумной любви… о том, что жить без Вареньки не может.
– Только матери новая невестка пришлась не по вкусу.
– Это точно… ты ж видела, как она одевается. Будь он постарше, – после минутной паузы добавил Далматов, – может, и понял бы, что все это… шито белыми нитками. Но в такие минуты соображаешь туго. Особенно поначалу, когда важно… а потом идти на попятную, это… это уже бесполезно. Мне в свое время повезло. Ей нужны были только деньги, но тогда я не знал, куда броситься, чтобы… я знаю, что сволочь, что способен на многое, что нормальным людям кажется отвратительным, но изнасилование… это другое. Чувствуешь себя последним отморозком.
– Давно это было?
– Давно. – Илья отмахнулся. – Неприятная история. Не люблю о ней вспоминать.
– Ты много о чем вспоминать не любишь.
– Твоя правда… – Он замолчал и молчал довольно долго, но затем, вздохнув, добавил: – Одного понять не могу. Ей-то зачем все это?
– Спросим.
– Нет.
– В каком смысле?
– В таком, рыжая, что эта запись – не доказательство… точнее, доказывает она лишь то, что лет этак пять тому назад две дурочки решили сыграть злую шутку. Мало ли, обиделись на парня, или наоборот, решили устроить личную жизнь… да и за смертью Андрея эта запись ценность теряет.
Далматов отстранился.
Он теперь стоял, глядя в раскрытое окно, и думал.
Саломея не мешала.
– Варвару спрашивать нельзя. Напрямую. Догадается и опять наврет с три короба… нет, рыжая, мы должны кое-что узнать… элементарные вещи, которые следовало бы проверить сразу. Но завтра. А сегодня… сегодня отправляйся спать.
– А ты?
– И я отправлюсь. Позже.
Саломея ему не поверила, но спорить не стала. Она все еще чувствовала безмерную усталость. И уснула, едва лишь голова коснулась подушки.
Во сне она вернулась в дом, который знал.
Не мог не знать правды.
Дом пытался рассказать все, но Саломея не понимала…
Она спала беспокойно, то и дело вздрагивая, порываясь сесть, и тогда Далматов гладил ее ладонь, говоря:
– Все хорошо.
Лгал.
Плохо.
Дрянное дело, другие редко бывают, но это как-то особенно дрянное… черный паук-брелок… давний договор… и рагипнол в стакане красного вина… нет, с вином он скорее всего не угадал. И не стоит путать собственные воспоминания с тем, что случилось здесь.
Варвара не похожа на ту девицу, которая говорила по-английски с ужасающим акцентом, Далматов едва ее понимал. Зато она была светлой, как ему показалось, открытой. Смеялась во весь голос. Пила кислое вино из пластикового стакана, рассказывала… проклятье, Далматов не помнит, о чем она рассказывала.
И имени ее, впрочем, оно не имеет значения сейчас, как и то, что случилось… давно.
Безумный городок, один из многих в его затянувшемся путешествии. Тогда он врал себе, что именно путешествует, а не пытается сбежать.
И плевать.
Был вечер. Пристань. Старые лодки на ней. Звезды низкие. Луна. Луну он помнит, она еще дрожала, покачивалась, грозя вовсе свалиться с неба.
Помнит и огни мотеля… а дальше – пустота. И пробуждение. И давешняя девица, которая рыдает громко, театрально, заламывая руки. Она твердит что-то, путая слова, а его голова слишком тяжелая, чтобы Далматов понял.
Потом появляется парень, деловитый и хмурый. Он представляется родственником, хотя теперь, спустя годы, очевидно, что ни малейшего родства между ними нет.
Парочка мошенников, которые разводят бестолковых туристов.
Парень говорит куда лучше своей не то сестры, не то подружки. Он-то и объясняет Далматову про наркотики, про изнасилование. Грозит тюрьмой. Но тюрьма не страшна, вряд ли будет хуже, чем дома. Но от мысли, что он, Илья Далматов, ко всему и насильник, становится дурно.
Приступ накрывает там, в гостиничном номере.
И девица кричит… что-то кричит, а парень орет уже на нее, требуя успокоиться. Он же сбрасывает вещи Далматова на пол и поднимает бумажник, вытаскивает все, что было, кроме несчастной пятерки баксов, которую возвращает демонстративно.
Парень уходит, громко хлопнув дверью, и от звука этого Далматова выворачивает наизнанку. Он отключается, а придя в сознание, обнаруживает, что унесли не только деньги. Камера. Телефон. Запонки и зажим для галстука, который он таскал с собой, хотя в том путешествии не носил галстуки.
Она прибралась в номере.
И даже укрыла Далматова пледом. А с той стороны двери повесила табличку «Не беспокоить». Наверное, если бы он тогда сдох, тело обнаружили бы дня через три, когда оно стало бы вонять.
– Все хорошо. – Далматов погладил рыжие мягкие волосы. – Все будет хорошо… я постараюсь, чтобы было.