– А сколько дней ты ехала сюда?
– Три дня.
Торн с трудом сдерживал ярость.
– Целых три дня? А где же ты спала?
– Возница позволял мне спать на его телеге, – объяснила Роуз. – Понимаю, что это было не совсем… правильно, но я подумала, что в таком положении папа, будь он рядом, просто посоветовал бы мне не морочить себе голову. А ты знаешь, что папа, когда был ребенком, порой спал под открытым небом, глядя на звезды перед сном?
…Порой спал?! Да они с Уиллом несколько лет кряду спали на церковном погосте, потому что их хозяин, черти б его взяли, пускал их в дом лишь в самые лютые морозы!
– Да, я это знаю, – глухо проронил Торн.
– Ну а если он это стерпел, то и я решила, что смогу. Я не люблю быть грязной, а еще немного боялась насекомых, живущих в сене. Но я не жаловалась. – Торн молча кивнул. – И я не плакала. Ну по крайней мере до тех пор, пока не добралась до твоего дома, где сразу почувствовала, как я устала… и позволила себе расслабиться.
– Позволила расслабиться? – Торн несколько раз глубоко вдохнул. – Когда ты появилась утром, ты ни единого слова не проронила! Да знаешь ли ты, что я было подумал, будто ты вообще не умеешь говорить?
На бледном личике впервые появилось подобие улыбки.
– Наоборот, я чересчур много болтаю, – объявила Роуз. – Так папа всегда говорит… говорил.
Личико ее сморщилось, но девочка совладала с собой так стремительно, что Торн искренне восхитился.
– Возможно, тебе станет легче, если ты поплачешь.
– Нет, плакать я не стану. Не то он загрустит, где бы ни был… даже на небесах.
Торн растерялся, не понимая, что со всем этим делать.
– К тому же плакать мне совсем незачем. Я уже не одна, и мне не нужно спать под звездным небом. А на случай какой-нибудь беды у меня есть ты. Я счастливая, – с недетской уверенностью произнесла Роуз, но Торн увидел, что по щеке ее катится предательская слеза.
– Иди-ка лучше сюда, – сказал он, протягивая к ней руки.
– Но зачем?
– Считай, что настало время «какой-нибудь беды»…
Всю остальную дорогу до магазина «Ноев ковчег» Роуз проехала на коленях у Торна, уткнувшись носиком в его плечо. Чуть погодя Торн достал носовой платок и подал малышке.
Магазин оказался совершенно волшебным: тут были не только разнообразные куклы, но и игрушечные кораблики, кареты с почти настоящими колесами и солдатики абсолютно всех родов войск.
Владелец магазинчика, мистер Хамли, внимательно оглядел обоих визитеров и тотчас смекнул, что хоть девочка и выглядит как встрепанный вороненок, Торн готов купить ей все, чего бы она ни пожелала. И тотчас стал обходиться с Роуз как с принцессой крови.
Покуда Хамли демонстрировал девочке самых, по его мнению, лучших во всей Англии кукол, Торн обнаружил на полке деревянные шары, предназначенные для игры в крокет. Он взял один шар, взвесил его на ладони, перебросил из руки в руку. А интересно было бы изготовить резиновый шар для крокета… вероятно, можно даже добиться, чтобы он подпрыгивал…
Торн как раз размышлял об этом, когда Роуз потянула его за рукав. Она нашла идеальную куклу – с самыми настоящими волосами, ярко-синими глазами и подвижными конечностями.
– Я назову ее Антигоной, – объявила Роуз.
Имя это показалось Торну несколько странным, но что он в этом понимал? Он вспомнил, что у его сестрицы Фиби была кукла, которую та почему-то упорно именовала Фергюс…
К тому времени как Роуз подобрала для куклы подходящий гардероб, уже начинало темнеть. У Антигоны было теперь роскошное платье для утренних визитов, бархатное вечернее платье и амазонка для верховой езды с двумя рядами изящных пуговок спереди. А еще у нее имелась мягкая шерстяная пелерина – такого же зеленого цвета, как и у Роуз, ночная рубашка и внушительная стопка нижнего белья, включая вязаные чулочки, тонкие, словно осенняя паутинка. Ну и, разумеется, зонтик.
– Может быть, еще платье для придворных торжеств? – лукаво сощурился мистер Хамли.
Он открыл специальную коробку, выстланную изнутри белым шелком. Там находилось белое платье с несколькими сборчатыми юбками на обручах, в которых Антигона явно казалась бы чересчур пышной. Каждая юбка была оторочена белоснежным шелком, а по самому краю расшита крошечными покачивающимися жемчужинками.
Роуз, ахнув, протянула пальчик и робко коснулась роскошных шелков. Но тотчас, отдернув руку, мужественно замотала головой:
– Нет, это непозволительное роскошество – покупать платье лишь для того, чтобы предстать перед королевой!
Торн едва не согнулся пополам от смеха, но сказал вполне серьезно:
– Дорогая, твой отец поручил мне тебя потому, что у меня столько денег, что я порой не знаю, куда их девать. Как думаешь, Антигона достойна того, чтобы быть представленной ко двору?
Роуз молча кивнула.
На обратном пути девочка уже и не думала плакать. А дома тотчас же побежала знакомить Антигону с миссис Стеллой и горничной со второго этажа, которой на первых порах поручены были обязанности няни при ребенке.
Следующим утром в экипаже Роуз заявила:
– Мы с Антигоной просто счастливы были бы провести этот день в общесте Фреда. Мне в деревне вовсе не нравится.
В голосе ее звучали отчетливые нотки упрямства. Да и Антигона, похоже, взирала на Торна заносчиво, однако он сурово объявил:
– Пока мы не подыщем тебе гувернантку, ты везде будешь следовать за мной: куда иголка, туда и нитка… А мне сегодня совершенно необходимо быть в Старберри-Корт.
– Ума не приложу, зачем мне туда? Детей все видят, но никто их не слышит, да и не слушает – это всем известно…
Роуз сняла с куклы пелерину, достала из кармашка какой-то листок и водрузила его на колени Антигоне.
– Что это она читает? – поинтересовался Торн.
– Антигона пообещала мне учить греческие глаголы по три часа ежедневно. Видишь? – Роуз продемонстрировала листок, испещренный столь мелкими буковками, что прочесть их, казалось, могла бы только мышь.
– Не понимаю, к чему ей учить греческий? – спросил Торн девочку. – Зачем он ей может понадобиться?
– А низачем. На древнегреческом давно уже никто не говорит.
– Тогда к чему время терять? – пожал плечами Торн.
Но девочка вновь пристроила листок на коленях у куклы и раскрыла какой-то томик в кожаной обложке, припасенный для себя.
– Ни она, ни я не станем попусту терять время. Я предпочитаю учить хоть что-нибудь, пускай бесполезное, чем вовсе ничего не делать. А хочешь, я буду и тебя учить греческому? Мистер Панкрас говорил, что каждый джентльмен должен знать этот язык.
– Я не джентльмен.