Мне стало любопытно, и я заглянул в «Общий морской список», чтобы узнать – возымел ли действие педагогический прием членов адмиралтейств-коллегии на Ивана Быкова. Как оказалось, старики-адмиралы прекрасно разбирались в психологи своих офицеров. Иван Быков должных выводов из решения адмиралтейств-коллегии не сделал и уже в 1763 году был выгнал с флота за пьянство.
Разумеется, пьянство на флоте не приветствовалось и особо склонных к нему офицеров, как мы уже знаем, после определенных увещеваний просто выгоняли со службы. Морской устав был в данном случае достаточно либерален, так как писавшие его, видимо, и сами были не прочь при случае отдать долг зеленому змию.
«А кто будет пьян на вахте», то офицера в первый раз лишали месячного жалования, во второй раз – на два месяца и лишь на третий – лишение чина на время или пожизненно, в зависимости от зла, которое он нанес службе своим пьянством. Пьянствующих матросов просто драли линьками как Сидоровых коз у мачты. Любопытно, что за пьянство вне вахты никакого наказания уставом не полагалось, и, надо думать, некоторые этим упущением весьма умело пользовались.
Весьма расплывчатым было и определение того, пьян матрос или же он просто «поправил здоровье». О тех, кто, будучи в увольнении на берег, возвращался на своих ногах на судно или в казарму, как о пьяницах речи никто вообще не вел. Пришел и ладно, с кем не бывает! Речь шла о тех, кто напивался до бесчувствия, дрался и дебоширил. Но и при этом всегда старались разбираться, за правое ли дело дрался матрос в кабаке. И если оказывалось, что кто-то посторонний плохо отозвался о нашем Отечестве, об Андреевском флаге или о судне, на котором служил дебошир, и тот просто вступился за честь флота, то ни о каком наказании речи быть не могло.
Многие капитаны весьма своеобразно разбирались и с теми, кто, перепив, просто не мог вернуться на свое судно или корабль и падал по пути в лужу. Если оказывалось, что пьяный матрос валяется головой к своему судну, то никакого наказания он обычно не нес, так как считалось, что он, бедолага, из последних сил, стремился добраться до родного судна, но, не рассчитав сил, полег в пути. Зато если пьяный оказывался лежащим головой от судна, то он объявлялся чуть ли не преступником, так как, злодей, якобы намеревался удрать с судна, и только алкоголь не позволил ему осуществить свой злодейский замысел. Тут уж пьяница получал батогами да кошками по полной программе…
Если к пьяницам на флоте, как мы уже поняли, относились с известным пониманием, то наказания становились предельно суровыми, когда речь шла о вопросах государственной безопасности. Тут в Морском уставе статьи были самые суровые и для матросов, и для офицеров, без всяких снисхождений. «За умышление зла против его величества или кто ведает, а не известит» – такие офицеры и матросы считались изменниками и должны были быть четвертованы с конфискацией имущества. Кто же просто «его величество хулительными словами поносил или препятствовал его намерению» приговаривали просто к лишению живота. «Кто будет непристойно рассуждать об указах от начальника», то офицер в таком случае наказывался «лишением чести» (то есть дворянства и чина), а матрос «на теле наказан будет».
На российском флоте всегда принимались меры к тому, чтобы матросы как можно меньше испытывали на себе влияние берега, которое не без оснований высшие начальники считали тлетворным. «Рядовые не должны слушать в делах, не касающихся к службе его величества, – трактовал морской устав. – Ежели кто из офицеров под командой его сущим что-нибудь прикажет, которое к службе его величества не касается, тогда подчиненный не должен офицера в том слушать и иметь сие в военном суде объявить, за что оный офицер по состоянию дела от военного суда накажется». За дезертирство полагалась смерть, казнен должен был и укрывший дезертира, перебежавший к неприятелю офицер или матрос приговаривался к повешению, за трусость в бою – смерть. За попытку сдачи в плен – смерть, за оставление корабля в бою – смерть. Если капитан сдал свой корабль, то офицеры этого корабля (во главе с самим капитаном, разумеется) подлежали казни, а каждый десятый матрос по жребию – к повешению. За попустительство к бунту офицеры подлежали казни, и матросы, участвовавшие в бунте, тоже. Аналогичное наказание ждало офицеров за дуэли или даже просто за вызов на поединок на борту судна, причем их ожидал не просто расстрел, а позорнейшее для дворянина повешение. Заодно к казни вместе с участниками дуэли подлежали и их секунданты. Более снисходительно было отношение к обычной драке «без вызова». Здесь принимали во внимание, что все мы люди русские и кулаки у нас порой чешутся. Если за мордобой казнить, то так и флот обезлюдет. Посему за драки не казнили, а наказывали: матросов нещадно пороли, причем без особого разбора, кто, кого и за что лупил. Доставалось всем участникам. Так как офицеров-дворян пороть было нельзя, их попросту лишали жалования, чинов (в зависимости от результатов драки) и заставляли просить у обиженного прощения перед судом. Всем убийцам полагалась смертная казнь без всякого снисхождения, кроме убийства по неосторожности. За последнее полагалась ссылка на галеру и лишение чина.
Кто командира своего убьет, того колесовали. Самоубийц вешали за ноги на мачте и хоронили без священника и могилы.
Гомосексуализм наказывался вечной ссылкой на галеру, а принуждение к содомии влекло за собой немедленную казнь без всякого снисхождения. За изнасилование женщины также полагалась вечная ссылка на галеры или казнь.
Не приветствовалось в российском флоте колдовство и всяческие языческие изыски. За это «чернокнижникам и идолопоклонникам» полагалось заключение «в железа», порка кошками, а в особо тяжких случаях, «впавшим в ересь» – даже сожжение на костре. А не читай ненужных книжек и не болтай, чего болтать не положено!
Если с офицерами-дворянами портовый суд бывал все же порой снисходителен, то над виновными матросами он обычно был скор и суров. Из воспоминаний современника: «Местность, где гоняли сквозь строй, находилась на Александровской улице от Кронштадтских ворот до Северной оборонительной стенки. Порядок прогона сквозь строй был следующий. Экзекуция обычно назначалась на 8 часов утра. Арестанты накануне наказания переводились из тюрьмы на гауптвахту у Кронштадтских ворот. Ко времени экзекуции приводился отряд в 500 человек, а иногда и менее, из моряков и сухопутных команд. Команда встраивалась развернутым фронтом и каждому солдату давалась березовая с тонкой оконечностью палка (шпицрутен). Затем первая шеренга отступала вперед на расстояние длины палки и поворачивалась кругом, лицом к задней шеренге. Барабанщики разделялись на две части по концам строя.
Преступников выводили из гауптвахты в брюках, накинутой рубашке и шинели. Читался приговор, и затем снималась рубашка, и ею перевязывались руки к прикладу ружья, за дуло которого брались два унтер-офицера, и начиналась проводка преступника сквозь строй. Во время прохода барабанщики били поход, на мотив которого арестантами была сложена особая песня.
Если преступник приговаривался к загнанию на смерть, то когда он падал, его клали на тележку и забивали до смерти. Если же не присуждался на смерть, то его, обессиленного, увозили в госпиталь, где залечивали раны, а затем опять гоняли сквозь строй до назначенного судом числа ударов.