– Я верну тебя, отец, – прошептал Пётр, глядя на чернеющий в ночи силуэт старой церкви. – Верну!
Смерть графини не должна была вызвать никаких последствий, но вызвала. Судя по всему, постарался носатый Раджит Кумар, промышлявший в уезде поставками продуктов и прочими спекуляциями.
То ли проклятый шас испугался присутствия масана, то ли действительно был дружен с фатой Юлией и возмутился её убийством, но факт остаётся фактом – Кумар сообщил в Тёмный Двор о появлении в Озёрске мятежных масанов, и в город нагрянули гарки. В смысле – один гарка. Один-единственный. Но этого было более чем достаточно, поскольку связываться с посланцем Сантьяги Пётр не собирался и не связался бы, даже имея в подчинении десяток вампиров.
Пришлось уносить ноги и не приближаться к усадьбе долгих два десятка лет.
Но теперь всё изменилось: шас благоразумно уехал из зоны боевых действий, Великим Домам стало не до исследований фаты Юлии, и усадьба оказалась в полном распоряжении Петра, сумевшего заслужить доверие руководства «Аненербе». Не случайно, конечно же, – были в организации и челы-колдуны, знающие о Тайном Городе, и другие мятежные масаны, они и помогли Петру легализоваться на этот раз. И они же посодействовали командировке в русскую глушь.
– Я верну тебя, отец, – повторил Бруджа, останавливаясь в самом центре главной озёрской площади. – Верну!
* * *
– Ну и что мне теперь с вами делать? А, мальчики? – Иногда Лере хватало только мыслей – она беззвучно разговаривала сама с собой, не требуя большего. Но иногда, когда отсутствовали чужие уши, а поднятая тема задевала очень и очень сильно, девушка «включала» голос, излагая мысли вслух, а иногда даже разыгрывая диалоги. – Чего молчите? Чего друг на друга волками смотрите?
Обращалась Лера не «в никуда», а к карандашным портретам своих ухажёров, к готовому Ройкину и Чикильдееву, физиономию которого девушка продолжала править во время разговора. Ухажёры получились замечательно, как живые, да и как могло быть иначе – талант есть талант. И это несмотря на то что Лера портреты недолюбливала, отдавала предпочтение пейзажам, но писала лица великолепно, обладая уникальным умением ухватить не внешность, а душу, отчего портреты «дышали» жизнью – в этом она ни капельки Анисима не обманула.
– Итак, что я могу сказать о вас? Вот вы, господин Ройкин…
На губах – лёгкая улыбка, потому что о Диме можно было многое сказать. Ройкин оказался изобретательным и неутомимым в постели, остроумным собеседником и… и, наверное, на этом всё. В смысле – всё хорошее. Потому что полицейская служба съедала у Димы слишком много времени, которое он мог бы потратить на любимую. Как любая женщина, Лера считала, что заслуживает всего времени своего мужчины, – а кроме того, в серьёзных вопросах Ройкин оказался достаточно скрытен, и девушка часто ловила себя на мысли, что он о многом недоговаривает. В общем, по всему выходило, что Дима с ней просто развлекается, наслаждаясь ролью донжуана, ухитрившегося «закадрить» вторую по красоте девушку Озёрска.
Что же касается Анисима, то с ним… С ним тоже не всё просто.
– Самый завидный жених области… – Лера закончила портрет, отложила карандаш и несколько секунд с улыбкой смотрела на лицо Чикильдеева. – Это говорит о многом.
Она не ожидала, что старший сын и наследник Андрея Чикильдеева, человека, мягко говоря, неоднозначного, окажется образованным, воспитанным и думающим.
И романтичным.
И не потащит её сразу в койку.
Всё-таки стереотипы изрядно мешают жить.
– Ты действительно такой хороший или играешь со мной?
Пока Анисим был для девушки загадкой. И поведение его казалось тем более удивительным, что его нынешней спутницей была ослепительная столичная блондинка, которая туманила озёрские головы до приезда Леры и… и продолжала туманить сейчас – чего уж скрывать.
В их треугольнике блестящая Эльвира была, конечно же, аристократкой, принцессой. Она, скромная Валерия, – Золушкой. А Чикильдеев, естественно, принцем. И кому тут повезёт? Вопрос интересный, поскольку принц открытым текстом заявил, что принцесса с ним лишь на время.
Телефон тренькнул, сообщив о приходе эсэмэски, девушка посмотрела на экран и улыбнулась:
«Доброго дня! Улыбок!»
Чуть пошловато, но, с другой стороны, – обыденно. Так пишут все, и Ройкин ничем не выделился.
– Ну что ж, улыбок, значит, улыбок.
И тут же – они что, сговорились? Или чувствуют друг друга? – пришла эсэмэска от Анисима:
«Спасибо за необыкновенный вечер».
Тоже без особенного изыска, но всё же не «Улыбок!».
Отвечать ни тому ни другому Лера не стала.
Поставила портреты на стол, прислонив ватманы к стене, показала язык и тому и другому, быстро собралась и выскочила из дома.
Пора в школу.
* * *
– Вы позволите? – Шас заглянул в кабинет. – Секретаря нет. Назначила на время, а сама куда-то делась. А я пришёл…
– Вам назначено?
– Я ведь сказал: ушла.
– А вы?
– А я пришёл.
– Так вам назначено?
– Разумеется! Только мне и назначено!
Архитектор проник внутрь, одёрнул пиджак и приятно улыбнулся толстячку в кресле, обладателю круглого добродушного лица и грустных светло-голубых глаз. Наряжен толстячок был в недорогой серый костюм в полоску, розовую сорочку и коричневый галстук с узлом «жена другого не знает».
На фоне лощёного гостя толстячок выглядел довольно просто.
– Позвольте отрекомендоваться: Кумарский-Небалуев Сулейман Израилович, – дружелюбно, но с достоинством представился шас. – Наверняка вы обо мне слышали. И наверняка слышали ещё до того…
– Вы усадьбу Озёрских перестраиваете, – вздохнул директор музея. – Не успел я её в исторические памятники записать. Не успел…
– Мы не перестраиваем, а реконструируем с частичной реставрацией, – обиделся Сулейман. – Между прочим, со всем уважением к исторической ценности. Я лично дерусь, как лев, за воплощение усадьбы в первоначальном виде.
– Пока я вижу только реконструкцию с целью появления бассейна.
– Там много чего появится, – пообещал Небалуев. – Однако, повторяю: первоначальный облик усадьбы мы сохраним.
– Превратите в вертеп.
– Семейный курорт.
– С яхт-клубом.
– Лучше, чтоб сгнила? – неожиданно жёстко осведомился архитектор. – Вам показать, как усадьба Озёрских выглядела год назад? У меня есть файлы в телефоне.
И директор сник.
Юрий Дмитриевич Губин считался в районе человеком упёртым, способным с кем угодно поспорить ради любимой своей старины, и за это его уважали. Именно стараниями Губина власти и меценаты начали постепенно, нехотя, но всё-таки реставрировать старинные дома, возвращая городу знаменитый некогда облик купеческого центра.