И впрямь, зачем парням-спортсменам из двадцать первого века от Рождества Христова понадобилось это средневековое аскетическое учение, заключающееся в неустанном повторении в уме молитвы Иисусовой? Так и свихнуться недолго с непривычки.
– Так мы…
– Балуются ребятки, – ласково, без осуждения сказал владыка. – Слыхали, что, овладев искусством непрестанной молитвы Иисусовой, можно достичь небывалых высот в боевых искусствах.
– Это правда? – полюбопытствовал Борзенков.
– Бывает, – подтвердил святой отец. – Хотя по большей части все сие плод досужих домыслов. Без искренней веры исихазм не работает.
Они тем временем отошли от грядок.
– А вообще жалко пацанву, – продолжил владыка. – Растеряны они, потому как разрушился привычный для них мир и уклад. Нужно обрести новый, особливо в душе. Пускай себе учатся и делом занимаются вместо того, чтобы праздно шататься и впадать в уныние.
– Так вы бы уж всех горожан и приютили, – молвил Рузин с иронией.
– Монастырь – не бомбоубежище, чтоб тут хорониться. У нас работать надобно, порой тяжело. Я ж не всех и беру, ибо «много званых, но мало избранных», как учит Спаситель. А вот наша коптильня, гляньте-ка.
Подошли к большой деревянной избе, из трубы которой валил густой дым. От сооружения шел такой крепкий рыбный дух, что у журналиста даже закружилась голова. И… захотелось есть, хотя только что встал из-за стола.
Прямо во дворе у порога избы несколько дюжих монахов споро разделывали огромного ракоскорпиона, недавно пойманного братией. Отдельно откладывали клешни, богатые мясом, отдельно – хвосты и ноги, в которых мяса было поменьше. Часть пойдет на консервы, часть закоптят. Прочные панцири тоже для чего-нибудь приспособят.
В другом углу подворья потрошили рыбу. Мелкую, средних размеров и совсем гигантскую.
Владыка повел их куда-то за монастырские стены, по пути шепнув что-то на ухо проходившему мимо монаху. Тот кивнул и куда-то побежал.
– Надумал я старую печатню к делу приспособить, – вещал отец Иоасаф. – Мы ее уже давно закрыли, еще в начале сего века. Когда компьютеры развелись, офсетная печать пошла. Но теперь от компьютеров толку мало, а вот дедовский способ пригодится…
Тут к нему подбежал тот самый, посланный за невесть какой надобностью инок и с поклоном протянул архимандриту пару плотных желтоватых листков.
– Вот, полюбопытствуйте, – выдал святой отец каждому из гостей по листочку.
Виктор взглянул и едва не ахнул. Надо же, монахи наладили выпуск местной многотиражки. Вверху листа формата А3 красовался витиеватый заголовок церковнославянской вязью «Верейскій Летопісецъ». Ниже таким же шрифтом были набраны заметки о повседневной жизни обители и города, напечатаны последние распоряжения Совета, объявление о наборе «трудников» и даже подборка стихов.
– Каково? – склонил голову набок архимандрит. Лицо его сияло от удовольствия.
– А хорошо ведь, а, Виктор Викторович, – почмокал губами Борзенков. – Что вы как профессиональный журналист скажете?
– И впрямь знатная работа, – подтвердил Рузин. – А каков тираж?
– Бумагу беречь нужно. Однако ж до двухсот за раз можем делать.
– Это нормально. Если развешивать в особо людных местах, то многие прочтут.
– Ну да, ну да, – согласился владыка.
– Кстати, за бумагу спасибо!
– Рад всегда помочь благому делу! – улыбнулся архимандрит. – Только вы уж не подведите, наладьте там изготовление сего ценного продукта.
Да, с неким раздражением подумал Рузин, и тут церковный люд сильно выручил горожан. Как оказалось, в кладовых Спасского имелось несколько тонн газетной бумаги, предназначавшейся для выпуска особой епархиальной газеты, которую предполагалось раздавать туристам.
Между тем они остановились у входа в какой-то подвал или нечто в этом роде. Архимандрит придирчиво оглядел гостей.
– М-да, – насупился, – хлипковато вы одеты. Да мы ненадолго, только посмотреть.
По длинной широкой лестнице они спустились под землю. Сразу повеяло холодом. Рузин и Борзенков поежились.
– Студено? – участливо вздохнул отец Иоасаф. – Ничего, мы быстренько.
Распахнул тяжелую дверь, и сразу стало еще холоднее.
– Это что? – поежился Борзенков.
– Ледник, – пояснил архимандрит. – Сиречь холодильник. Причем без использования электричества.
Войдя в просторное, с высокими потолками помещение, члены Верейской городской администрации были поражены открывшимся их взору зрелищем. Тут и там рачительные руки монахов устроили деревянные стеллажи, на которых лежали пласты мяса и жира. В двух дальних углах на невысоких помостах находились штабеля брикетов замороженной рыбы, а также целые туши ракоскорпионов и трилобитов. На каждой из них стояло монастырское клеймо с указанием даты забоя животного.
– Ничего себе стратегические запасы! – восхитился председатель Совета. – И когда только успели?
– Долго ли умеючи? – смиренно потупился архимандрит. – Как вы знаете, даже в новой резиденции Патриаршей, что в Новом Иерусалиме, механизмы на артефактах имеются. Ну и нам, смиренным, стало быть, не в ущерб. Еще после первой Катастрофы, когда Москва погибла, решили поднапрячься. Старые подвалы значительно расширили и переоборудовали и силами послушника, инженера по… – архимандрит чуть запнулся, – особой технике, сделали морозильник на «ледорите».
«Надо же, – подумалось Рузину, – и здесь попы обскакали!»
Василиса вот только-только поставила вопрос, чтобы сделать движок на артефактах хотя б для пары тракторов и сеялок…
– А этого мастера вы поселку не одолжите? – деловито осведомился Борзенков, вероятно, тоже вспомнив просьбу главной «аграрии».
– Увы, – покачал головой батюшка, – сей человек ко стезе монашеской оказался еще не готов и нас покинул. Ныне, по слухам, в Зеленограде оружие на чудесах Зоны мастерит.
– Владыко!.. – ворвался в морозильник монах средних лет. – Там, там…
У него не хватило воздуха, чтобы закончить.
Архимандрит нахмурился:
– Что стряслось, брат Спиридон?
– Там шлюпка вернулась, владыко… Беда…
Обитель имела собственную пристань с неплохим лодочным парком. Рузин насчитал по крайней мере штук десять или двенадцать яликов. Некоторые из них были оснащены моторами.
Внушительная толпа рясофорных и послушествующих обступила один из таких парусников. Подойдя к нему, Рузин увидел, что на берегу возле лодки лежат двое молодых иноков с посиневшими лицами. Вокруг них хлопотал монах с походной армейской аптечкой в руках. Он подносил к носам хворых ватку, остро пахнущую нашатырем, легонько похлопывал их по щекам, пытаясь привести в чувство. Наконец один из них открыл глаза.