– Я сберег патрон, – миланец выступил из-за дерева. – Мне он не требуется. У меня аура.
Австриец в стальной каске и овчинном жилете по-прежнему бежал вперед, выставив перед собой штык. Сталь приближалась к груди Алессандро, но он не раз и не два сталкивался с подобной ситуацией на занятиях по фехтованию, которые прерывали долгие часы сидения над древнегреческим и латынью, и в тренировочном лагере речных гвардейцев. Он не сдвинулся с места, парировал удар, сместив нацеленный на него штык влево. Но и австриец был не новичком. Развернул винтовку с тем, чтобы прикладом врезать Алессандро в челюсть.
«Каски у меня нет», – подумал Алессандро, поднимая винтовку, чтобы парировать удар. Винтовки с треском ударились друг об дружку, солдаты отступили назад, выставили вперед штыки и вновь двинулись друг на друга. Но если австриец пер по прямой, то Алессандро шагнул влево и сбоку ударил штыком по винтовке противника. Штык австрийца проскочил мимо, а Алессандро отступил назад и вогнал штык в укрытый овчиной бок австрийца.
Австриец дернулся, и его штык, не задев кости, взрезал левое предплечье Алессандро, совсем как нож мясника режет вырезку, но сила уже ушла из его рук. Штык смотрел в сторону, когда Алессандро вторым ударом пронзил солнечное сплетение австрийца. Острие достигло позвоночника, австриец содрогнулся и рухнул на снег.
Разговаривая сам с собой, постанывая, хватая ртом воздух, Алессандро выдернул штык. Обернувшись, увидел, что миланец прижат спиной к дереву, обеими руками держит винтовку перед собой, отбиваясь от оставшегося австрийца, который махал палицей, словно средневековый рыцарь. Удары расщепили дерево приклада, отшибли рукоятку затвора, оставили вмятины на стволе. Досталось и рукам миланца, которые залила кровь, но винтовки он не отпускал.
Австриец бил палицей все сильнее, и Алессандро бросился к нему. Очередной удар оставил миланца без пальцев левой руки. Винтовка выпала из рук, голова миланца склонилась набок, и палица, словно машина, обладающая разумом, пошла вниз, с силой и быстро ударила по лицу и черепу, пробив кожу в двадцати местах, превратив половину головы в отбивную. Щеки миланца втянулись, воздух вышел изо рта.
Алессандро, стиснув зубы, направил штык в меховую шапку варвара. Варвар сражаться умел. Левой рукой вскинул короткий меч, чтобы отбить штык Алессандро, правой махнул палицей, направляя удар в центральную часть винтовки, чтобы выбить ее из рук Алессандро.
Алессандро била дрожь, и он сумел удержать винтовку лишь потому, что его переполняла ярость. Шипы палицы застряли в ружейном ложе и не желали вылезать. При каждом движении мужчины выли или рычали, будто иначе воздух не мог выйти из легких.
Алессандро дернул винтовку на себя, вырвав палицу из руки австрийца, у которого после этого остался только короткий меч, как на занятиях по фехтованию.
И Алессандро мог предсказать каждое движение. В университете поединок бы прервали, чтобы подобрать итальянцу более достойного соперника.
– Физическая подготовка! – пояснил Алессандро, легко тесня противника. Оскалив зубы, как того требовало слово, округлив глаза, яростно перевел эту фразу на немецкий: – Erzienhung! Erzienhung! Erzienhung!
Он выбил короткий меч из рук противника и вогнал в него штык. Австриец отскочил назад, но Алессандро рванул вперед. Услышал какой-то звук, будто разломили напополам яблоко. Австриец еще не умер, но умирал, и Алессандро отвернулся от него.
Рука болела. Зажимая рану, чтобы остановить кровотечение, он упал на колени и пополз к миланцу. Тот сидел с открытым ртом, язык вывалился наружу, из горла сочилась кровь. От половины головы мало что осталось. Правый глаз вышибло из глазницы, и он валялся на снегу между ног. Левая рука так и осталась поднятой, застыв в том положении, когда он защищался винтовкой, пока не оторвало пальцы. Миланец выглядел так, словно его тело пролежало в окопах не один день, но умер он всего пару минут назад.
Алессандро так и не узнал его имени. Глядя на труп, он представлял себе женщину, которая входит в уютный маленький кабинет и заводит часы.
* * *
Алессандро нашли без сознания – он стоял на коленях, привалившись плечом к дереву, с открытым ртом. И сразу направились к нему, потому что выглядел он как человек, собирающийся встать. Сердце билось с частотой двадцать ударов в минуту, и санитар, который перевязывал рану, был уверен, что он не жилец.
Деревня, куда привезли Алессандро, раньше называлась Грюнзе – Изумрудный пруд, но теперь получила название Витторио: итальянская армия, самоутверждаясь, переименовывала все альпийские деревни, которые захватывала.
Три четверти населения убежало, из оставшихся половину посадили. Пятьдесят пустующих домов, три маленьких отеля и два общественных здания приспособили под армейский госпиталь. Впервые с тех пор, как он бежал по улицам Рима из туалетной кабинки в военном министерстве к железнодорожной станции, Алессандро увидел женщин: не только хмурых немецких матрон, которые остались приглядывать за скотиной и маленькими детьми, но много армейских сестер милосердия и волонтеров, не только итальянок, но и француженок, англичанок, американок и скандинавок. Они ходили поодиночке и маленькими группами, и раненым солдатам, доставленным с передовой, мир открывался с совершенно новой для них стороны.
Когда Алессандро привезли в Грюнзе в кузове грузовика, вид этих женщин потряс его больше, чем атака одетых в овчину австрийцев. Их мягкость, робость и красота создавали ощущение, что ему все это снится. Некоторые были в серой форме, другие – в серых пальто поверх белой формы. В горном воздухе светлые волосы приобретали металлический отблеск, превращаясь в белое золото, а темные прибавляли насыщенности цвета. Свет, отражающийся от далеких вершин и ледников, озарял лица этих женщин сиянием, превращая в ангелов.
Перед тем как остановиться, грузовик проехал мимо аптеки. Молодая сестра в белом халате стояла в дверях, глядя на горы. Хрупкая, светловолосая, с прекрасными, идеальными чертами лица. Накрахмаленный чепец медсестры обрамлял волосы тонкой белой границей, словно нимб. Ее обычный сестринский фартук скреплялся на шее белой эмалевой застежкой с красным крестом, такой же крест краснел на белой повязке на ее левой руке, и фартук ниспадал вниз, перетянутый на талии кушаком из хлопчатобумажной ткани. Руки она сцепила за спиной. Покачиваясь с пятки на носок, взгляд не отрывала от гор. В сером свете, отраженном от заснеженных склонов, в ее карих глазах появлялась толика серого и зеленого. Будь глаза синими, золотистые волосы не излучали бы такого тепла. Никогда в жизни он не видел более красивой женщины.
* * *
После того как санитар оставил Алессандро в коридоре «Амбулаторной клиники 2», сестра – с черными кудряшками и белоснежными, точно лед в горах, зубами – отвела его в смотровой кабинет. Очки увеличивали ее яркие глаза, которые еще и блестели, словно влажные. Когда она отрезала его окровавленный рукав, ее фартук немного отвис, и он увидел ее грудь. И хотя ее тело практически касалось его, Алессандро смотрел на горный хребет, отделявший Грюнзе от поля боя. Свет таял, но образ медсестры, залитой лучами предвечернего солнца, не шел из головы.