Жилые помещения зачастую балансировали над пропастью, а то и просто подвешивались на тяжелых цепях, которые приносили команды альпинистов. Каждый погонный метр доски, ложка сахара и капля керосина доставлялись по железной дороге, в кузове грузовика, на спине мула, в вещмешке человека. Окопы вырубали в доломите вручную – на холоде и в таком разреженном воздухе, что вновь прибывшие поначалу едва не теряли сознание. Но, пусть в воздухе и ощущался недостаток кислорода, ветра хватало с лихвой. Иногда он набирал такую силу, что аванпосты в прямом смысле сдувало в пропасть. Ветер мешал и меткой стрельбе, но это как раз значения не имело: враг находился на очень уж большом расстоянии, и огонь вели лишь для того, чтобы показать, что та или иная высота или гребень достигнуты или заняты. Война здесь велась не столько между армиями, сколько между каждой армией и территорией, и проверка заключалась в умении не победить противника, а добраться до него.
Восточный склон Чима-Бьянки являл собой нагромождение гребней, вершин, долин – прямо-таки неземной ландшафт, который еще и выглядел обманчиво, не давая определить точное расстояние до того или иного места. Отвесные стены, уступы, небольшие ледники, белые от снега плато казались то очень уж близко, то вдруг невероятно далеко. Даже постоянная сверка с картой не останавливала землю от непрерывных изменений. Едва начинало казаться, что ты определился с взаимным положением двух ориентиров, и ты отходил на другое место, все разом становилось иным. Точность карт оставляла желать лучшего, и суждение, вынесенное при сравнении указанного на карте и увиденного глазами, обычно оказывалось таким же неверным, как и сделанное на основе только виденного.
В мирное время изменчивость горного ландшафта имела какое-то значение лишь для заблудившихся групп спортсменов: им приходилось растягивать запас пищи на несколько лишних дней, которые уходили на обратную дорогу. Иногда альпинисты выбирали неправильный маршрут и теряли кого-то из своих под лавиной или от холода, но такие трагедии случались редко.
Война все изменила. Героические усилия требовались для того, чтобы захватить ту или иную вершину, а когда битва заканчивалась, солдаты, которые шли вперед, вдруг обнаруживали, что на самом деле они отступали или они и их друзья страдали и умирали, чтобы оставить за собой бесполезный клочок земли, далекий от любой стратегической цели. И битва затихала от осознания, что все происходящее слишком напоминает сон, ибо горстки людей, сражавшиеся за вершины и долины, не просто выполняли волю Рима или Вены, но становились игрушками времени, пространства и альпийского воздуха.
Когда Алессандро прибыл в штаб бригады, чтобы узнать, где ему назначено сражаться с врагом, ему пришлось ждать у бункера, где майор, которому предстояло решить его судьбу, определял судьбы людей, прибывших раньше. Он просидел на скамье рядом с вещмешком пять или шесть часов под яркими лучами солнца, которые отражались от каменной стены за его спиной. Такое тепло он ощущал только в Сицилии.
Каждые полчаса появлялся штабной сержант и говорил Алессандро, что надо подождать еще полчаса. Наконец, после десяти таких заявлений, ни в одно из которых Алессандро не поверил, сержанту стало неудобно, и он решил проявить дружелюбие.
– Хочешь покажу кое-что интересное? – спросил он и двинулся в обход бункера. Алессандро подхватил вещмешок. – Нет, оставь здесь. Это рядом.
Они поднялись по лестнице на обложенную мешками с песком огневую позицию, где вахту нес туповатый часовой, которого солнце прожарило до цвета копченого бекона. Он едва шевельнулся, даже когда на позиции появились двое посторонних.
В круге мешков с песком стояла мортира и две тяжелые металлические стойки. На одной крепился зенитный пулемет, на другой – бинокль в рост Алессандро. Сержант снял металлические колпачки с окуляров и передних линз, развернул бинокль в нужную сторону, потом отступил на шаг и предложил Алессандро взглянуть. Бинокль был нацелен на гребень, расположенный в трех-четырех километрах от штаба бригады.
Прильнув к окулярам, Алессандро, словно по волшебству, увидел группу людей на бруствере окопа. Одни ели, другие разговаривали, третьи разглядывали долину в обычный бинокль и подзорную трубу, установленную на треноге. Все в меховых плащах, словно принадлежали к одному монашескому ордену, а когда они ходили вдоль окопа, ветер раздувал полы. С винтовками за спиной, с лицами, скрытыми глубокими капюшонами, они не выглядели живыми людьми.
– Это враг, – объяснил сержант приникшему к биноклю Алессандро.
– Почему они так закутаны? – спросил Алессандро.
– Они располагаются выше, а там холоднее.
– Это немцы?
– Немцы, венгры, болгары, кто их знает, но ты можешь поглядеть на них вблизи.
– На кого?
– На врагов.
– Думаешь, они так близко?
– Можно разглядеть даже пальцы у них на руках.
– Ты соприкасался хоть с одним из них? – спросил Алессандро.
– Соприкасался? Разумеется, нет. Так близко к ним не подберешься.
– А мне случалось. Их кровь окатывала меня, точно теплый душ. Я знаю, как они пахнут, видел пломбы у них в зубах.
– Ты что – дантист? – изумился сержант.
– Нет, – сказал Алессандро. – А ты?
* * *
Майор выглядел аристократом. Алессандро подумал, что он мог быть сыном поклонника Мафусаила, который жил на вилле, чудом уцелевшей при потопе. На стенах висели картины, в библиотеке хранились книги на латыни и древнегреческом. Майор читал их и впитывал знания, дистанцируясь от большей части человечества, пока все-таки не влился в него. И теперь сидел перед ним, богатый, утонченный, великолепный, в зеленой, с красным перышком, фуражке альпийских стрелков и просматривал какие-то бумаги в бункере на высоте двух тысяч метров над уровнем моря.
Будучи ветераном многих поединков, Алессандро не мог не спровоцировать оппонента.
– Сколько десятков пыльных томов на греческом и латыни вы прочитали, пока вокруг колыхалось болото, насекомые жужжали над мраморными мавзолеями, а моль ела твидовые охотничьи куртки вашего отца? – спросил он, не удосужившись отдать честь.
Рот майора открылся. Он словно всасывал холодный воздух, чтобы принести облегчение только что обожженному языку.
– Чего? – переспросил он, забыв про военный устав точно так же, как и рядовой, вошедший в бункер с видом генерала, командующего этим сектором.
Зная, что майор слышал каждое слово, Алессандро сел, не отрывая от него глаз, и продолжил:
– Вы стреляли по тарелочкам из английского ружья, так? Вы научились пить аквавит и читаете Апулея. Ваш отец все время тревожился, что фундамент виллы разваливается, а у него нет сил сгрести опавшие листья. Он был убежден, что они могут послужить причиной отравления, если гниль попадет в источник воды.
– Мой отец?
– Седые baffi [72] и выпученные глаза. Он носил халаты и писал ручкой из черного дерева и золота. Вы не помните? На болоте.