Алессандро открыл дверь, спустился по ступенькам, наклонился вперед и спрыгнул в снег. Коснувшись земли, побежал, удерживался на ногах еще пару шагов, но потом потерял равновесие и угодил в большой сугроб. Поезд катился мимо – колеса постукивали, вагоны поскрипывали – и вскоре исчез за поворотом. Остались только сосны с густыми кронами.
Алессандро стряхнул снег с одежды. В тени воздух еще не прогревался, но на весеннем солнце снег уже подтаивал. Кое-где сквозь ледяную корку пробивались островки зеленой травы. Алессандро бы не удивился, увидев и подснежники. В его распоряжении оставалось четыре или пять часов дневного света и час сумерек. Алессандро ровным шагом двинулся вперед, рассчитывая идти и лезть в гору при свете луны.
Сначала путь лежал по крутому лесистому склону, какие обычно видишь из окна поезда. Несмотря на близость к железной дороге, он выглядел и труднодоступным, и притягательным. Ему предстояло преодолеть с полдюжины таких холмов, прежде чем выйти на высокие луга, которые вели к снежным полям и ледникам. В лесах снег не сдуло вовсе и не спрессовало, как на открытых лугах и на горных склонах.
Алессандро шел между деревьев, слушая, как ветер ревет в кронах, ловил среди них клочки синего неба. Поднимаясь все выше, медленно согреваясь и восстанавливая уверенность движений, столь необходимую в горах, он слышал артиллерийские разрывы. Звуки, накрепко отпечатавшиеся в памяти, эхом отражались среди деревьев, а особенно громкие напоминали щелканье кнута.
Его эти далекие разрывы успокаивали. Благодаря им он помнил не только свои идеалы, дружеские чувства и любовные увлечения, но что с ними сталось, как они разлетались вдребезги. В грохоте артиллерии он слышал признание своей веры, оно придавало ему сил, он видел цель в преодолении всех этих холмов, знал, что за горами, пусть он и не видит, что там кто-то его ждет.
* * *
Он пересек шесть кряжей, каждый выше предыдущего, прежде чем миновал последнее дерево по эту сторону Альп. Следующее он мог увидеть только в Италии, а пока его ждал мир ледяных гор. В сумерках они обрели грязно-розовый цвет и казались такими далекими, что он засомневался, сможет ли добраться до них за месяц. Но Алессандро понимал, что это всего лишь забавы света и тени, и на самом деле горы не столь далеки и высоки, какими их видят глаза.
Тут и там на засыпанных снегом пастбищах виднелись сторожки, где он мог укрыться от ветра. Он отыскал самую дальнюю от любого крестьянского дома и от деревни и самую ближнюю к большому леднику, по которому вскоре намеревался подняться. Через несколько часов после сумерек остановился в конце лугов, там, где до ледника было уже так близко, что он чувствовал потоки холодного воздуха, идущие от него и несущие его звуки: потрескивания, поскрипывания, едва слышное громыхание, словно гигантский комод медленно двигали по неровному полу.
Он отыскал сторожку, вошел, зарылся в сено и свернулся, как спящий пес. Разгоряченный после долгой ходьбы, он знал, что уже через полчаса замерзнет. Хотел крепко заснуть еще теплым, чтобы потом подсознательно проскользнуть сквозь холод. Проснувшись, он пойдет дальше, при луне или без нее, потому что холоду он мог противопоставить только одно оружие – движение. Но засыпал он в разгар лета.
Проснулся в полночь, его трясло так, что он едва сумел подняться. Застегнулся на все пуговицы, заправил штаны в носки, надел на себя все шерстяное, что смог найти, распахнул дверь, чуть не съехал по склону, который спускался к ледниковому языку. Луна не плыла по небу, голова трещала, пальцы не гнулись, и он не мог достать еду, хотя уже достаточно согрелся, чтобы поесть.
Пришлось воспользоваться обоими ледорубами. Кошки не требовались, да он бы и не сумел их нацепить. После короткой борьбы с невысокой ледяной стеной ему удалось подтянуться и взобраться на ледник. При удаче лунный или звездный свет указал бы ему путь, но ему требовалось нечто большее, чем удача, чтобы добраться до пиков к восходу.
В чистом небе без единого облачка ярко сияли звезды, так что света хватало, и Алессандро это радовало, но не так чтобы сильно. В конце лета реки растаявшего снега прорезали новые трещины в леднике, иногда они заканчивались за несколько сантиметров до поверхности. Идеально ровная полоса снега толщиной в несколько сантиметров могла скрывать под собой пропасть в двадцать этажей. Алессандро никогда не любил ходить по ледникам. Даже в группе из трех-четыре человек, связанных страховочной веревкой. Это ничем не отличалось от прогулки по минному полю. Теперь у него не было ни веревки, ни спутников, ни света, ни даже старой тропы, которая вызывала больше доверия, чем безликая белая равнина.
Поначалу он обходил даже самые маленькие трещины. Потом начал перепрыгивать только через некоторые, и постепенно их становилось все больше и более широких, а к тому времени, когда взошла луна, он уже бежал, разгоняясь перед полетом, а потом парил над глубокими трещинами, ширина которых в самом узком месте могла быть больше метра.
Он приземлялся на карнизы и выступы, которые рушились после того, как он делал следующий шаг. Холодный свет луны не пробивал темноту расщелин, которые выглядели реками черной нефти.
Скоро он уже не думал ни о чем, кроме быстрого продвижения вперед. Риск и физическая нагрузка бодрили его. Он ощущал себя всесильным и неуязвимым. Грациозный, как газель, перескакивал через расщелины, а очутившись на другой стороне, бежал, чувствуя в себе слишком много энергии, чтобы не бежать.
Задолго до рассвета миновал маленькую трещину, не шире газеты. Через четыре или пять метров после нее ждал каньон, для преодоления которого требовалось набрать скорость. Он набрал. Прыгнул далеко и высоко, приземлился на плоский и ровный участок снега. Тут же снег разлетелся во все стороны: он бы не выдержал тяжести Алессандро, даже если бы он попытался пройти по нему на цыпочках.
Алессандро не почувствовал ни страха, ни разочарования, а время застыло. Его охватила великая всепоглощающая радость. Он летел, снег и лед холодили лицо, и в этот долгий миг он полностью освободился от сожалений, вины, печали, ожиданий и честолюбия.
Что-то вырвало его из бесстрашного совершенства и безграничной радости, напомнило о печали и решимости, и он развернул ледоруб с длинной ручкой враспор к сужающимся стенкам расщелины. Обе его части, и головка, и острие, начали стукаться о лед и прорезать в нем все более глубокие каналы. Он крепко держался за ручку, и создавалось ощущение, что в руках у него веревка, которая спускается с блока и постепенно замедляется.
Теперь он падал достаточно медленно, чтобы надеяться, что не разобьется об иззубренное дно, но когда упал, выяснилось, что дно покрыто толстым слоем мягкого снега. Приземлился на одно колено, другая нога согнулась, но не сломалась, ледоруб вонзился в стену. Его поразило, что он невредим, жив и счастлив.
Перед тем как январская заря затеплилась над крышей Европы, за километры от ближайшего человеческого жилья, на снежном поле ледника, огромного, как мегаполис, Алессандро Джулиани стоял на коленях на снегу на дне сорокаметровой расщелины в абсолютной темноте. Кровь шумела в ушах, сердце громко билось, а он смеялся, потому что в точности принял позу сэра Уолтера Рэли, о котором не думал и десятой доли секунды с тех пор, как ему исполнилось девять лет.