* * *
– Солнце сейчас взойдет, – сказал Алессандро.
Николо, точно сова, повернул голову на запад.
– Насколько мне известно, солнце всегда встает на востоке, а это там. – Алессандро поднял руку, прямую и не трясущуюся. Николо не удивился бы, если бы на ней, как на древке, внезапно заколыхался флаг. – С другой стороны, всякое может быть. Почему бы и нет? Я проверю юг и север. Ты держи под контролем запад.
– Я знаю, что солнце встает на востоке, – ответил Николо, – там, где мох. Просто не мог понять, где восток, вот и все.
– Есть.
– Есть что?
– Восток есть. Он не переставал быть востоком.
– Откуда вы знаете, где он? – спросил Николо.
– Мы шли с севера на юг. При каждом шаге восток находился слева, а запад справа. Я всегда это чувствую. Всякий раз, сворачивая с оси север-юг, я ощущал напряжение, и катушка компаса поворачивалась.
– Вы что – ходячий компас?
– Одна из великих радостей моей жизни – знать, откуда я пришел, где нахожусь, куда пойду и к какой стороне света стою лицом. Идею ангелов мы почерпнули от птиц, а у них с выбором направления полный порядок, потому что они летают высоко. Мир куда проще, когда смотришь на него сверху, а при большой скорости, с которой они летят и поворачивают, гравитация и магнетизм усиливаются. Птицы чувствуют инерцию направления.
– Откуда вы все это знаете про птиц? – спросил Николо, поскольку Алессандро едва ли не в первый раз заговорил об этом.
– Я долгое время наблюдал за ними, когда пребывал в таком жутком состоянии, что не чувствовал человеческого превосходства.
– А сейчас?
– Не могу я чувствовать превосходство над ласточкой, которая умеет так быстро взлетать, а потом падает с той же скоростью, быстро учится всему, что требует от нее жизнь, и взмывает в небо, когда ей заблагорассудится.
– Вы наблюдали за ними в бинокль? У вас есть справочник, как у англичанина?
– Нет. Они подлетали близко. Я обходился без бинокля. Подглядывать не охотник. Если честно, не очень интересовало и то, что я мог узнать о них из книг. Я восхищаюсь их экстраординарными способностями, которые у всех на виду и очевидны. Они могут кружить в синеве и летать под самыми облаками и при этом возвращаются на землю, чтобы вить гнезда под крышами амбаров и церквей. Они столько видели, но предпочитают молчать, соглашаются только петь. Они – символ свободы, но у них есть семьи. Они обладают невероятной силой и выносливостью, но спят безмятежно и по большей части кроткие, как святые. Я наблюдал за ними с террас и крыш, в лесах и полях, на склонах холмов, вроде этого, с палубы парохода, с утесов над морем. Когда мой сын был маленьким, мы много времени проводили под открытым небом, в горах, на равнинах, окружающих Рим, в полях, плавая по рекам. Как же хорошо мы жили! Иной раз кажется, что мне все это привиделось. Большинство людей, которые могут делать все, что пожелают, никогда бы не поняли наш образ жизни.
– Я как раз про это, – вставил Николо. – Где вы брали время? Моего отца мы видели только по воскресеньям. Он всегда о чем-то тревожился. В птицах его интересовало только одно: какой у них вкус.
– После войны, – Алессандро заметил, что на востоке небо чуть посветлело, то есть над Индией солнце уже высоко и подбирается к Средиземному морю, – как ты можешь себе представить, медсестер и охранников, умеющих владеть оружием, хватало с лихвой. Медсестер в Европе набралось больше, чем в остальном мире, вместе взятом. Чуть ли не каждая вторая встреченная тобой женщина была медсестрой. И выросло целое поколение юношей, которые умели обращаться лишь с винтовкой и штыком. Для них реальностью были только окопы, поэтому к другим профессиям они обращались без особого пыла. Они считали, что мирная жизнь – это сон, и не получалось у них вжиться в иллюзию. Некоторые остались в армии и вновь пошли служить, проведя год-другой на гражданке. Кто-то подался в банковские охранники. Поскольку для нас не находилось интересной работы, мы брались за ту, от которой отказывались все остальные.
– Вы работали садовником.
– Несколько лет. Потом нашел себе другую работу, которая поражала большинство моих студентов в последние два десятилетия.
– Какую?
– Десять лет я колол дрова на пилораме рядом со станцией «Тибуртина». Я делал это, потому что мог приходить на работу, когда захочется, и работать, сколько захочется, мало или много.
– Я бы не стал колоть дрова, – заявил Николо.
– Почему?
– Это самое дно.
– Меня такая работа устраивала. Я вставал в пять, приходил на работу к шести. Обычно колол дрова с семи до двенадцати. Пять часов махал топором, пять часов точной координации рук и глаз, пять часов восторга. Мои руки пахли оленьей шкурой и лишайником, который рос на коре. В час я приходил домой, Ариан уходила на работу к десяти, на три часа Паоло оставался с кузиной Ариан, Беттиной. Мы с Паоло ели, а в половину второго выходили из дома, когда все остальные спали, и отправлялись на прогулку. Иногда уезжали на троллейбусе, а потом четыре часа шли домой пешком. Иногда, взяв с собой еду, рано утром уезжали на поезде к морю. Мы это делали почти каждый день, а в половине шестого стояли у дверей больницы, где работала Ариан, встречали ее. Ели на нашей веранде, наблюдая, как тысячами зажигаются огни Рима, а птицы и летучие мыши кружат в сгущающихся сумерках, темными силуэтами выделяясь на фоне заката.
– Сколько же вы зарабатывали? – спросил Николо.
– Тебя это удивит. На двоих мы получали более чем достаточно, чтобы удовлетворять наши скромные запросы, больше всего денег уходило на дом, в котором мы жили, старую виллу на склоне холма с вросшими в землю и потемневшими от древности стенами, без единого острого угла, с истертыми ступенями, по которым поднимались и спускались не одну сотню лет. Стояла она в тихом неухоженном, заброшенном саду, святилище, сохранившееся в тысячелетней войне. Стены цвета шафрана, смягченного временем, защищали воспоминания и покой. Пищу мы ели простую, не болели, нас не интересовали все те вещи, которые многие стремятся приобрести, чтобы стать их рабами. Эти десять лет были счастливейшими в моей жизни, не считая первых десяти, когда у меня не было ни должности, ни успеха, и никто меня не замечал. Эти годы я провел с ребенком на руках, подбрасывая его высоко в воздух, крепко прижимая к себе. И когда я держал своего маленького сына, Бог находился рядом.
– А почему вы бросили?
– Бросил что?
– Колоть дрова.
– После сорока эта работа стала для меня невероятно тяжела. Я быстрее уставал. Травмы заживали дольше. Требовался более длительный отдых. После того как Паоло пошел в школу, мы уже не могли каждый день с ним гулять. По выходным мы втроем отправлялись в дальние походы. Думаю, люди принимали нас за туристов из Северной Европы: я, блондинка, мальчик со светлыми волосами, все с рюкзаками. Где это видано, чтобы итальянцы носили рюкзаки? Однажды летом мы прошли по Аппиевой дороге, там, где смогли ее найти, от Рима до Бриндизи, ели и спали рядом с ней. Я взял с собой маузер – не потому, что собирался охотиться, но опасаясь бандитов, которые встречались в Южной Италии. Теперь мне это представляется безрассудством, но тогда у меня не было сомнений, что в любой стычке я возьму верх. Я знал, где останавливаться на ночь, как быть настороже днем и какие действия предпринять. Мы шли по равнинной местности, никаких гор, и я чувствовал себя как рыба в воде, не боялся никаких бандитов.