Старик повернулся к Алессандро.
– Вы думаете, я сумасшедший.
– Нет.
– Думаете. Ладно, помогите мне подняться по ступенькам.
Они пересекли перрон, и Алессандро помог старику подняться в вагон.
– Что на обед? – спросил старик.
– В вагоне-ресторане?
– Да.
– Не знаю.
– Почему?
– Я не работаю на железной дороге.
– С каких это пор?
– Никогда не работал.
– Ох, – вырвалось у старика, не от раздражения, а от замешательства.
– Но я могу узнать, если хотите.
– Нет-нет. В этом нет необходимости. Иногда я все путаю. – Он рассмеялся. – Иногда забываю, где я. Но это нормально, молодой человек, потому что иной раз становится легко и свободно, если забываешь, где ты находишься.
* * *
Ближе к полудню, когда поезд подкатил к залитому солнцем вокзалу Болоньи, Алессандро купил бутылку минеральной воды и поставил на столик у окна. Пригнулся к окну, когда поезд тронулся с места, глядя на черепичные крыши города, который так долго служил ему пристанищем. Поезд набирал ход, двигаясь на север среди желтых и золотистых полей, уже скошенных или дожидающихся своей очереди, пока Болонья растворилась в синеве. Черная лента дыма тянулась за поездом, а ближе к полудню вновь застрекотали цикады, и их песня летела к бездонному небу.
Пока поезд мчался по долинам По и Адидже, Алессандро не сводил глаз с октябрьских пейзажей сельской глубинки. Его взгляд находил все новые и новые красоты, а движение поезда стало музыкой, синхронизировавшейся с ландшафтом. Вновь эта музыка шла от неживого, первичного, мертвого, словно во все вдохнуть могла жизнь. Сам ландшафт являл собой все новые и новые мазки сочных цветов, время от времени перемежающиеся белесыми перекатами реки или темными провалами.
Когда же они въехали в болота перед Венецией, он откинулся на спинку, обожженный ветром и выдохшийся, заметил стоящую на столике бутылку с минеральной водой и вдруг восхитился ее голубоватым отливом, чистотой и прозрачностью, каких, казалось, никогда не видел. Окружающий мир отражался в ней четко, но приглушенно и спокойно. Поля, обрамленные камышами, сами камыши, зеленые и желтые, покачивающиеся на ветру, вода, удивительно синяя под северным солнцем, все фиксировалось и сохранялось. И если бутылка с минеральной водой могла умиротворить свет гор, полей и моря, какие еще удивительные открытия могли в ней обнаружиться? Даже смерть, думал Алессандро, уступает красоте – если не в реальной жизни, то в умопостроениях, – и все великие вопросы не составляет труда найти в такой простой форме, как песня: даже если она ничего не объясняет, по крайней мере, хотя бы предостерегает.
Поезд сбавил скорость, проезжая по мосту над венецианской лагуной. Арка за аркой, мысли Алессандро поднимались и занимали свои места, словно при строительстве кафедрального собора, и к тому времени, когда они были уже на середине моста, ему в голову пришла мысль, подтвердить которую могла только целая жизнь, посвященная ее проверке.
Он поправил бутылку, затянул узел галстука, убедился, что рубашка не вылезает из брюк, и стал ждать. На платформе кондукторы в темно-синей форме важно вышагивали взад-вперед в ожидании сигнала к отправлению. Паровоз выпустил клуб пара, зависший в зеленом свете, испуганные голуби бросились врассыпную, но крыша из стекла и стали не позволила им взлететь так же высоко, как под открытым небом. Венеция казалось такой бодрой и жизнерадостной, что у Алессандро возникло сверхъестественное ощущение: если он сейчас выйдет из поезда, то сумеет победить время, соединив концы его дуги в кольцо, о котором говорил старик. Но даже если бы такое и правда произошло, если бы, сдав билет и сойдя с поезда так рано, он покорил бы время, Алессандро все равно не стал бы этого делать, потому что будущее манило его, и он чувствовал: чем упорнее он будет стремиться к захватывающим дух перспективам, тем большего ему удастся достичь.
* * *
Обшитая деревянными панелями дверь купе первого класса открылась и закрылась быстрее затвора фотокамеры, и внезапно перед ним оказалась высокая женщина с небольшим чемоданом.
– Купе семь-си? – спросила она.
Алессандро пожал плечами. Он не помнил номера купе после того, как его нашел, и всегда стремился как можно быстрее выбросить билет. Женщина поставила чемодан, развернула билет, открыла дверь, чтобы посмотреть на табличку с наружной стороны.
– Семь-си. – Она закрыла дверь и добавила, уже обращаясь к Алессандро: – Может, вы сели не в то купе?
Села напротив и посмотрела на него в упор.
– Мне кажется, вы сели не в то купе. – Она натужно, намеренно неискренне улыбнулась, как бы добавляя: «Вы идиот».
Алессандро медленно покачал головой, а потом посмотрел в окно на тележки с сэндвичами, которые продавцы быстро катили по платформе. Эта необычная женщина завораживала. Высокая, как англичанка, она без труда могла бы найти себе мужа, если б захотела. При этом стройная и изящная, словно затянутая в корсет. Но покрой ее черно-красного шелкового платья говорил о том, что никакого корсета нет, и плоть у нее крепкая и упругая, как у крестьянки. Одежда не указывала ни на богатство, ни на праздность, скорее свидетельствовала о том, что женщина работает. Алессандро отметил, что ногти ее покрыты лаком, а кисти длинные и сильные, но уточенные.
– Ну? – спросила она.
Все еще пытаясь определиться с ее внешностью, он не ответил, но встретился с ней глазами. Рыжие волосы окаймляли лицо, усыпанное огромным количеством веснушек. Итальянки таким похвастать не могут, и он начал склоняться к выводу, что она ирландка.
– Негодяй, – буркнула она себе под нос. – Вы умеете говорить?
Он продолжал смотреть на нее. Ее рот чуть приоткрылся в ожидании ответа. Кожа сильно обтягивала лицо, а между губ хищно выглядывали белые зубы. Он еще не знал, смягчит ли улыбка северную заостренность черт и написанную на лице ярость, превратив его обладательницу в писаную красавицу.
– Не только мужчина, – пробормотала она, просматривая билеты, – но еще и глухонемой.
– Друзья уверяют, что я могу заболтать улитку до умопомрачения.
На миг она застыла, точно громом пораженная, но ответила на безупречном итальянском:
– Что ж, как сказала одна улитка другой, я езжу на этом поезде последние десять лет. И уверена, что вас посадили или вы сами вошли не в то купе. Купе спального вагона. Вы мужчина. Я женщина. Купе спальное.
Он развернул билет и протянул ей. Она взяла его, внимательно изучила.
– Семь-си, – вздохнула она. – Ошибка при продаже билета [36] .