Николо бы горько разочаровали промедления и затруднения, но Алессандро научился любить их, пожалуй, даже сильнее, чем любил быстроту и легкость. Ему казалось, что первые не так уж далеко отстоят от вторых, более того, они заключили тайный союз и пожимают друг другу руки под столом.
Николо еще не мог знать всего этого и, скорее всего, тревожился бы все сильнее по мере того, как дорога становилась темнее и круче. Алессандро не нравилось, что они отправились в путь, окруженные таким великолепием: чуть покачивающимися деревьями, напоминающими океанские волны, яркими в предвечернем освещении цветами, когда садящееся солнце превратило восток в лишенное тени совершенство ровно пульсирующего света, легкой дымкой, какая появляется с приближением вечера, сухой и обещающей прохладу пшеницей, которую ветер шевелил медленно, будто корабль в арктических водах, нахлынувшими воспоминаниями, вызванными этой красотой, звенящей и поющей, пока внезапно во всем своем исступленном множестве не растворились в невероятно ярком свете, смотреть на который было уже просто невозможно.
Николо понятия не имел, что все не так уж и хорошо. Он не ожидал ничего, кроме прекрасной погоды, ровной дороги, солнца, бившего в спины. Его удивляло молчание Алессандро, он с самого начала предполагал, что дорога будет устлана словами, раз уж старик вышел из автобуса ради него. Да и с первых фраз он разжег любопытство Николо, упомянув про поход по ледяным полям. А старики, хотя и перескакивают с одного на другое, да и капризны, иногда рассказывают отличные истории. И этот, с гривой роскошных седых волос, в отлично сшитом костюме, с тонкой бамбуковой тростью и благородной осанкой, какую Николо видел только… ладно, никогда не видел… несомненно, мог бы много чего рассказать.
Ему хотелось, чтобы Алессандро говорил без остановки и потчевал его историями, которые произошли до его появления на свет. Он бы слушал с живым интересом, и не потому, что представлял себе, о чем старик будет вещать. Наоборот, он понятия не имел, что можно услышать от этого человека, который хромал рядом с ним по дороге в Сант-Анджело и Монте-Прато.
Николо и не подозревал, что Алессандро знал, чего именно ждет от него молодой человек, и (до того, как Николо каким-то образом намекнул на свои пожелания) счел эти ожидания оскорбительными.
В конце концов, Алессандро Джулиани заплатил более чем достаточно за право говорить и писать, когда ему самому захочется. С чего это юноша решил, что он будет болтать без умолку? Почему он думает, что старик, столько повидавший, всю жизнь сражавшийся с великими силами и доживший до столь почтенного возраста, тонко чувствующий и познавший красоту как природы, так и женщин, вообще захочет что-то ему говорить? Так что много километров они прошагали по прямой дороге в абсолютном молчании.
* * *
Николо с трудом верилось, что Алессандро не может идти быстрее, возможно, потому что мельтешение трости и подпрыгивающая походка создавали иллюзию, будто идет он быстро-быстро. На продвижение вперед Алессандро тратил столько энергии, казалось, мог обогнать газель. На самом деле он шел медленно.
Николо, от которого ходьба вообще не требовала усилий, хотелось бежать или карабкаться по отвесному склону.
– Что это? – спросил он, указав на земляной холм посреди поля. И тут же помчался к нему с «дипломатом» за плечами, перепрыгивая через ирригационные канавы. Потом вернулся по маленькой дамбе, у которой плескалась вода.
– К чему отклоняться от курса? – поинтересовался Алессандро.
Николо пожал плечами.
– Знаешь, когда-то у меня была собака, – продолжал старик. – Большой черный английский пес по кличке Франческо. Всякий раз, когда я брал его на прогулку, он пробегал раза в три больше, чем я.
– Зачем вы мне это говорите? – удивился Николо.
– Сам не знаю, – ответил Алессандро и всплеснул руками, как бы демонстрируя недоумение. – Вдруг вспомнилось.
– Этот пес до сих пор у вас?
– Нет, это было очень давно. Он умер, когда я жил в Милане, но иногда я думаю о нем, а на занятиях часто привожу в пример.
– Вы учитель? – спросил Николо, которому стало явно не по себе: в школу он никогда не ходил, а учителей считал опасной разновидностью монахов.
Алессандро оставил вопрос без ответа. Солнце висело совсем низко, окрасив мир в теплые золотистые тона, а от Ачерето их все еще отделяли десять километров. До наступления темноты оставалось не так уж много времени. Старик не хотел растрачивать энергию, он начал согреваться, ощущая силу и спокойствие. И не хотел их спугнуть, потому что спокойствие понесло бы его вперед, будто он находился в трансе.
Они шли молча, пока Николо не начал пританцовывать.
– У тебя так много энергии, что ты не можешь сдержаться, да?
– Не знаю.
– Превосходно. Мне бы твою силу, так я объединил бы Европу за полторы недели.
– Вы тоже были молодым, – напомнил Николо. – Почему же тогда не объединили Европу?
– Слишком много времени отнимали мысли о девушках и еще альпинизм.
– И где вы лазали по горам?
– В Альпах.
– С веревками и все такое?
– Ну да.
– И как вы это делали? Однажды я видел фильм, в котором парень упал. Вы бросали веревку, чтобы зацепиться за скалу, или как?
– Нет. Все было иначе, но, если я попытаюсь объяснить, начну задыхаться при ходьбе.
– Вы учитель. Учителя должны объяснять.
– Только не на длинном марше.
– А чему вы учите?
– Эстетике.
– А кто они такие? – спросил Николо. Ему послышалось «эстетики», и он предположил, что это послушники в каком-то монашеском ордене.
– Ты хочешь спросить, что это. Второй человек задает мне сегодня этот вопрос. Ты уверен, что хочешь услышать ответ? Если я скажу, твой кальмар умрет.
Николо снова подумал, что старик тронулся умом.
– Его привезли аж из Чивитавеккьи. – Алессандро повернулся к юноше и встретился с ним глазами. – Марко… водяная курица.
– Не надо рассказывать мне о Марко, водяной курице, – перебил его Николо. – Что такое эстетика?
– Философия и наука о красоте.
– Что?
– Что? – эхом отозвался старик.
– Этому учат?
– Я этому учу.
– Глупость какая-то.
– Почему же глупость?
– Во-первых, чему тут учить?
– Ты спрашиваешь или утверждаешь?
– Спрашиваю.
– Я объяснять не стану.
– Почему?
– Уже ответил, в книге. Купи ее и оставь меня в покое. А еще лучше, почитай Кроче [1] .