Когда Штейнберг получил шестой 120-миллиметровый полковой миномет – пообещал всем, кого считал друзьями, раздать часть своих старых батальонных – 82-миллиметровых. Лично я бы не отказался от парочки "подносов" – необходимый литраж, двоих толковых мужиков да с десяток шерпов уж как нибудь бы организовал.
Штука, при всей громоздкости – дельная. Особо в славном деле отсечения пехоты от бронетехники – азбуки городских боев. Плюс, лупит, скотина, с закрытых позиций, причем таких, куда и СОРовские кудесники не всегда достать могли. Да по весу и габаритам "самовары" не шибко от моих "Утесов" [54] отличаются. Только если крупнокалиберные с АГСами, как ни выставляй, считай, пацанов смертниками поставил, то миномет спокойненько можно спрятать за квартал в любой яме и так же быстро перекинуть в другое место – пока "шпаки" [55] не прилетели.
Петя, увидев меня, радостно пошел на встречу, а я, впопыхах, не приметил парня, следом вылезавшего из кабины.
– Ты, как, братишка? Заждался небожителей?
– А ты – думал?! Даром я что-ли, прикрытия добиваясь, два часа по командирскому столу небритой пяткой стучал! Где мои самовары?
– Быстрый какой! Отдам в свое время. Не кипишуй! Посмотри, лучше, кого я тебе привез… – он развернулся к своему щупленькому попутчику.
Подле нас спокойно стоял молодой парень – невысокий, худенький, чернявый. Камуфлированная разгрузка, без броника да традиционный для "продвинутых" АКМС. Все бы ничего, если бы не развернутая до самых глаз горловина свитера…
В Конфедерации слишком хорошо знали эту неписанную моду, помеченных страшным клеймом "Львовского поцелуя".
Откуда у окров пошла страсть увечить пленных отрезанием губ не знал никто. Какую роль в этом изуверском обычае занимал город Львов – тоже. Только вот на каком-то этапе вооруженного противостояния стало все чаще и чаще звучать это, сразу ставшее зловещим, словосочетание. Во всяком случае, не так уж и недавно. Первые фотографии черепообразных лиц я видел еще по работе в "контре".
Меня вдруг словно толкнуло что-то изнутри – ведь это же Гирман!
Он заметил мое замешательство и, первым сделав шаг навстречу, негромко сказал:
– Все нормально, Кирилл Аркадьевич. Здравствуйте!
– Здравия желаю, Борис Яковлевич… – неловкость хотелось бы как-то замять, но нужные слова враз выдуло из головы… – Честно говоря, я представлял вас иначе.
– Это? – он указал ладонью на закрытый свитером рот.
– Да нет, что вы. Возраст да и… – как столовому серванту рассказать новенькой тумбочке о правильном понимании понятия "габариты"? – Поболей, вы, по рассказам, казались.
Он улыбнулся – уголки темных глаз поползли в гору.
– Да… Я еще могу разделяться на три части, а в полнолуние становиться невидимым.
– Ха! Ну, это я и так знаю!
Действительно, что-то я тормознул. Помню легендарную, десятки раз слышанную, историю о том, как в Рубежном Гирман спалил обвешанную с верху до низу металлокерамикой, системами динамической защиты и прочими фенечками глубокой модернизации, навороченную польскую "Тварыну" [56] .
Просчитав маршрут бронегруппы, он с ночи залез в полуразрушенную кирпичную трубу, снесенной почти до фундамента районной котельной. Держалась она, якобы, на честном слове и в ней светилось несколько дыр от снарядов, сквозь которую, сей урбанистический шедевр, просматривался насквозь. Боря, заранее завязал узел на скобе ступеньки снаружи, а сам стальной трос – закинул внутрь трубы. На чём и как он расположился история умалчивает, но, мартышкой на суку, просидев половину суток – дождался.
Пока его бойцы отвлекали противника огнем из руин соседнего квартала, Гирман спустился по тросу несколько метров, оказался напротив хорошего сквозного пролома, и, менее чем с сотни шагов, сверху-вниз, смачно приложился из тяжелой "Таволги" [57] в заднюю полусферу башни. После, сжигая руки, съехал по тросу вниз и, песчанкой юркнув по заготовленному в руинах проходу, исчез в лабиринтах развалин до того, как авиационные пушки "Лёли" [58] , спаренным огнем, заподлицо срезали, на все сто пудов отслужившую свое предназначение, трубу.
С моим пузом такой цирковой номер не проделать, тут и к бабке – не ходи. Совсем не крупному Штейнбергу – тоже слабо. Да и, по-хорошему, мало найдется хитрецов, готовых повторить Борин трюк, а тех, кто смог бы просчитать всё и, главное, решиться на подобную головоломную авантюру – на пальцах одной руки перечесть можно.
– Пацаны, что за хренотень – тут все свои, кончайте "выкать". – Прав Петя да и влез – вовремя.
– Да, действительно, Яковлевич… – я протянул руку. Он вновь невидимо улыбнулся и пожал в ответ.
Добрый, скромный, тихий мальчик лет двадцати пяти. Ему бы очки еще – вылитый ботан – рядовой аспирант Стасовой кафедры. И это – он: прошедший кошмар лагеря для перемещенных и обезображенный на всю оставшуюся жизнь, выкупленный за деньги еврейской правозащитной организацией и бежавший от сытой жизни опять на войну, сжегший вместе со своими гранатометчиками народу и техники на десять международных трибуналов, неуловимая гроза и гордость обеих воюющих сторон в одном лице, охраняемый пожаром войны и объявленный в розыск пятью независимыми государствами международный военный преступник – Борис Яковлевич Гирман!
Выехали в штаб Колодия. Решил взять с собой Кобеняка. Все же командирский опыт у подполковника – не чета моему. Пока собирались, чувствую, Денатуратыч маячит за спиной – неймется Деду. Тут и Василий Степаныч подоспел.
– Ты, Аркадьич, найди время – переговори с Передерием.
– Я помню. Он с нами поедет.
– Ты сейчас поговори!
– Иван Григорьевич! Иди сюда, дорогой… стоишь в дверях, бедным родственником, голодными глазами затылок мне палишь…