Глафира завернула за угол и нос к носу столкнулась с драгунским офицером Степаном Кокошкиным. Она в первый момент даже не поняла – явь это или фантом, предмет ее грустных размышлений, стоит перед ней, вытаращив глаза. Он даже голову склонил набок от пристального внимания и рот приоткрыл, такая у него была привычка. А Глафира от неожиданности шага не могла сделать, словно подошвы к земле приросли и корни пустили. Может, Степан тоже думал о ней, оттого и свел их Господь в одном месте?
Степан первым опомнился, тронул края треуголки и глуховатым от смущения голосом произнес:
– Простите, сударь, что я рассматриваю вас столь бесцеремонно. Просто вы мне очень напомнили одну особу, хорошо мне знакомую.
– Степка, что ты городишь-то? Это я и есть. Только молчи. Голоса в крик не подавай. Ну что ты опять рот открыл. Я это, Глафира!
– Матерь Божья… Но мне ж сказали, что ты померла. Утонула, – свистящим шепотом выдавил из себя Степан.
– Как утонула, так и всплыла. Пойдем, тут трактир рядом. Поговорить надо. У меня к тебе, Степ, дело, и очень серьезное.
Глафира решительно двинулась дальше, Степан покорно последовал за ней. В трактире они разместились у окна за отдельно стоящим столом. Окно выходило во двор, место неприметное, тихое. Здесь можно рассмотреть старого друга без всяких помех. Изменился Степан, возмужал. Канул в небытие узкоплечий юноша с чуть намечающимися светлыми усиками, чистый пух, гладкие, можно сказать, пухлые когда-то щеки усохли, на правой небольшой шрам, то ли сабля задела, то ли пуля чиркнула. Да и вся его склонная к полноте фигура подобралась, исхудала, казалось, что он стал выше ростом. Времени-то прошло всего ничего. Два года. Говорят, война людей не красит, а Степке она явно пошла на пользу. Подбородок твердый, словно из камня выточенный.
– Значит, жива, – сказал наконец Степан, и голос его не был окрашен ни радостью, ни удивлением, он просто констатировал факт.
– Как видишь. Степ, убедительно прошу, обращайся ко мне, как к мужчине. Я к этому уже привык. В противном случае наша беседа может показаться со стороны подозрительной.
– За нами следят? – недобро усмехнулся он.
Вот пентюх, он же меня еще в чем-то подозревает, пронеслось в голове у Глафиры. И в чем-то явно нехорошем. И вообще он мог бы больше обрадоваться нашей встрече. А ведь врал, что жить без меня не может!
– Никто за нами не следит. А в Петербурге я уже третий месяц. Живу здесь.
– Но зачем этот костюм? На маскарад, что ли, собралась?
– Собрался, – строго поправила она. – И никакой это не маскарад.
– А как ты вообще попала в Петербург? Женилась, что ли?
– Ах, Степа, какой ты право! Это ты можешь жениться. А про меня надо говорить – замуж вышла. Давай с тобой перекусим, что ли, и я тебе все расскажу. Любезнейший, – крикнула она хозяину, – нам два полпива и дичи какой-нибудь. Я знаю, у вас уток хорошо жарят.
Степан опять принялся удивляться, уж очень уверенно чувствовала себя Глафира в мужском обличии.
– Может, еще и трубки нам закажешь? – спросил он уже без иронии, а с безропотной покорностью судьбе, выкидывающей столь странные коленца.
– Я не курю, – скривилась Глафира, – ты лишнего-то не говори. И мою порцию полпива выпьешь. Ты ешь и слушай. Только не перебивай меня ради Бога. Я и сама собьюсь. Со мной трагическая историю приключилась. Ну что ты уставился? Ешь утку, пока горячая.
Степан вдруг отвел глаза, засопел и с яростью всадил нож в поджаренный утиный бок.
13
– Вы любите театр?
– О, да! В Санкт-Петербурге отличная опера и трагедии ставят изрядно. Русский придворный театр бесподобен. Я видел игру Дмитриевского и возблагодарил небо, что знаю русский язык. С французским, сознаюсь, дела мои обстоят хуже.
– Хотите я предоставлю вам возможность подучиться? Я знаю место, что поют оперы на чистейшем французском языке. Исполнительницы прелестны. Самой старшей семнадцать лет.
– И где же этот цветник?
– Вы когда-нибудь были в Воспитательном обществе?
– Простите?
– Смольное воспитательное общество, любимое детище императрицы.
– А разве туда можно вот так запросто попасть?
– Сегодня воскресенье, и после обеда туда на представление допускаются гости и родственники воспитанниц.
– Вы гость?
– Некоторым образом я отношусь ко второй категории. Хотя девица Бутурлина мне вовсе не родственница. Батюшка мой ее опекун. Но сам он вечно болеет и потому сегодня вменил мне в обязанность посетить это заведение. Не хотите составить мне компанию?
Такой разговор состоялся между Глафирой и Бакуниным, когда они вместе совершали конную прогулку по лесу близ Александро-Невской лавры.
– Поехали, здесь недалеко.
Глафира судорожно прокручивала в голове неожиданное предложение. С одной стороны это было почти чудо – вот так, за здорово живешь, увидеть Вареньку. Но, с другой стороны, неожиданное появление Глафиры в мужском костюме и в компании молодого Бакунина может ее не только смутить, но и напугать. Последнее письмо сестры было полно недомолвок. Видно было, что Варенька боится задавать прямые вопросы. Еще не хватало, чтобы она усомнилась в подлинности самой Глафиры. Бедной девочке трудно докопаться до истины.
– Вы уверены, что сегодня будет спектакль? – прервала Глафира затянувшееся молчание.
– Да, я получил уведомление и пригласительный билет. По нему я могу привести с собой гостя.
– И вы представите меня мадемуазель Бутурлиной?
– Не-ет, – рассмеялся Бакунин. – А вы уже губу раскатали? Хорошеньких птичек мы увидим только издали. Нам позволено всего лишь убедиться, что они живы и здоровы. И на том спасибо.
Последние слова решили дело. В билете значилось, что вначале «белые девы» представят на суд зрителей комическую оперу ……., после чего будет представлен «пасторальный балет». Гости и родственники собрались в нижней зале, где их встретила сама директриса госпожа де Лафон, полная благообразная дама в чепце и черном платье, украшенном гипюром. Одеяние скромное, но достойное. Каждый был представлен по имени.
Вдруг волнение пошло по толпе гостей. Все расступились, образуя живой коридор, мужчины склонились в поклоне, дамы сделали глубокий реверанс. Оказывается, на представление пожаловал сам их высочество великий князь Павел Петрович с супругой Натальей Алексеевной.
Глафира страшно разволновалась. Она никогда не видела столь близко царственных особ. Ей хотелось тут же полюбить высокую чету, и ее желания оправдались. Совсем молодой, можно сказать, юный, небольшого роста, в ярко-белом, густо обсыпанном пудрой парике и синем камзоле с лентой через плечо, лицо бледное, большие серые глаза необычайной формы – уголками вниз, нос откровенно курносый – таков Павел. Но при внешней неказистости он все равно выглядел величественным, спину держал необычайно прямо и смотрел поверх голов. Улыбка его, правда, была несколько вымученной, и Глафира решила, что он просто застенчив. И еще ей показалось, что великий князь чем-то расстроен, а может, он всегда такой. Мать отобрала у него власть, и он несчастен.