Гадальщик Синь-чжи перебил язвительно:
– Ты еще не монах, парень? Такие святоши с длинным языком нужны, чтобы проповедовать добродетельную жизнь где-нибудь в захолустье дуракам и пьяницам.
Вэй сказал, холодно взглянув на Синь-чжи:
– Чэн прав: он должен выполнять приказания старших и не говорить лишнего. Юноша предан нашему делу. Не следует напрасно упрекать его.
– Ладно, хватит спорить! – Ши Чун сгреб кости широкой ладонью и спрятал их за пазуху.
Когда пятеро заговорщиков собрались уходить, недалеко от них поднялись из-за столика двое в войлочных накидках. Двое встали у двери, третий подошел к Вану Плешивому и показал ему медную пайцзу сыщика. Ван побледнел и угодливо спросил:
– Чем могу служить, почтенный?
– Мы готовимся поразить нерадивых и дерзких, нарушающих законы и установления.
– Но, мне кажется, все в пределах… – начал Ван.
– Помолчи, трактирщик. Вон тот, с горлом, как у дикого гуся, распевал песни, стучал в барабан, бренчал на струнах и достоин наказания, ибо великий хан сказал: «Я покорил вас с оружием в руках, и потому в домах ваших неуместно веселье, а должны царить молчание и тишина». Затем тот же горлан и с ним еще четверо играли в кости, и все пятеро достойны наказания, ибо великий хан сказал: «То, что принадлежит вам, – мое, а потому если вы играете, то играете моей собственностью». И далее – у многих присутствующих здесь я видел нанизанные на шнурок медные цини, что являет собой государственное преступление как нежелание пользоваться при покупке и продаже новыми бумажными деньгами с ханской печатью. Также подлежат наказанию мужчины и женщины, поощрявшие пение и музыку, твой наглый раб, подавший певцу инструмент со струнами, и ты сам, трактирщик, допустивший все это.
Ван Плешивый низко склонился перед сыщиком:
– Не губите нас, господин! Мы не хотели сделать ничего дурного. Я отблагодарю вас и ваших товарищей. Наконец вы ведь ханьцы – дети нашей страны…
– Помолчи, трактирщик! – прикрикнул человек в войлочной накидке и продолжал: – Указанные мною будут взяты под стражу, наказаны бамбуковой планкой и отправлены в подземную тюрьму. При выяснении особых обстоятельств им будет присуждено одно из тяжелых наказаний: клеймение лица, отрезание носа, отрубание ног или смертная казнь.
Сыщик смотрел прямо перед собой жестоким взглядом честного исполнителя, стоял крепко, смело, уверенно, сжав челюсти и уперев кулаки в бока. Он знал, что никто не возразит и не посмеет сопротивляться. Сейчас он олицетворяет закон великого хана, и сопротивление ему карается только смертью.
В трактире воцарилась тягостная тишина. Замолчали даже пьяные. В бессильной ярости, напрягая могучие руки, молчал Ван Плешивый. Беззвучно заплакала поникшая Хун-тао. Гадальщик Синь-чжи, изогнувшись, походил на застывшую пиявку. Черные зрачки Бао расширились, как у хищника, попавшего в западню. Словно каменный, сидел старшина Вэй.
Прижав затылок к стене, стараясь сдержать дрожь отчаянья, Чэн пытался успокоиться, следуя наставлениям мудрого Гао, владевшего искусством сосредоточения. Но одна мысль стремительным черным вихрем сметала остальные лихорадочно скачущие мысли. Все погибло! Юноша зашатался, воля его таяла.
Неожиданно от сильного толчка он повалился на сидевшего рядом Вэя.
Ши Чун схватил тяжелую деревянную скамейку, бросил ее в сыщика, стоявшего у двери, и, выхватив нож, как тигр, прыгнул на другого.
Третий сыщик достал из-под накидки короткий меч, ударил трактирщика и хотел бежать. С яростным рычанием Ван Плешивый обрушил ему на голову костистый кулак.
Несколько мгновений тени метались по потолку и стенам. Хрипение, стоны, пронзительный женский визг… Когда Чэн опомнился, трое сыщиков уже валялись на полу, задушенные и растерзанные.
Ши Чун стоял над ними, тяжело дыша, а трактирщик, ругаясь, ощупывал правый бок, набухший от крови.
Люди столпились у выхода, стремясь быстрее покинуть злосчастный трактир. Они с ужасом смотрели на искаженные лица убитых и на блестевшую тусклой медью пайцзу грозного монгольского хана.
– Всем вернуться на свои места! – раздался повелительный голос Вэя.
Ши Чун стал на пороге, держа в руке окровавленный нож, и свирепо скалил заостренные зубы.
– Слушайте меня, – сказал Вэй. – Близится час тушения огней. Сюда может зайти отряд стражников. Хозяин Ван, прикажи Цзану и другим парням оттащить трупы и утопить их в отхожем месте. Вы все, видевшие происшедшее здесь, по двое или по трое не спеша пойдете к берегу канала. Там мои рыбаки довезут вас до реки, переправят на другую сторону и покажут, где вам пока находиться. Никто сегодня не будет ночевать дома…
Среди посетителей трактира послышался ропот, женщины заплакали, некоторые мужчины возмущенно возвысили голоса.
Расшвыривая столики, Бао встал так, чтобы свет лампы падал на его рябое лицо.
– Я – Бао Второй и зовусь так потому, что мой старший брат был Бао Первый, и его сварили в котле с маслом за лихость в свободном ремесле. Что, узнали меня? Кто узнал, пусть расскажет обо мне тем, кому не хватает учености. Так вот, если хоть один из вас вздумает улизнуть и не подчинится этому человеку, – он указал на Вэя, – то мои люди отыщут упрямца хоть под землей. Раз я обещал – сделаю. Никогда еще не случалось, чтобы я не выполнил обещания и потерял лицо.
Трупы унесли, вымыли пол. Ши Чун спрятал кинжал, распахнул дверь и шагнул на улицу. За ним медленно двинулись удрученные жители предместья, к несчастью своему оказавшиеся в трактире Вана Плешивого. В конце странной процессии, ковылявшей к каналу, посвистывая, шел рябой Бао.
– Что с ними будет, господин Вэй? – шепотом спросил Чэн.
– Им придется подождать неподалеку, в заречной деревне. Если же подготовленное нами дело будет погублено, то и срок их жизни окончится, потому что любая женщина и любой мужчина может оказаться вольным или невольным предателем.
– Но их не меньше тридцати человек, у многих остались дома дети и престарелые родители. Они же ни в чем не виноваты. Сжальтесь, господин Вэй!
– Ты воспитан святым отцом Гао – человеком с возвышенной душой. Однако ты должен знать, что неуместная жалость при совершении задуманного обернется тысячами обезглавленных бойцов, а главное – гибелью тех, кто ведет нас по пути освобождения, подобно тому как вожаки ведут за собой покорное и глупое стадо овец. Прощай, Чэн, пожелаем друг другу удачи.
– Прощайте, господин Вэй, – прошептал юноша.
Печальная Хун-тао, накинув платок на голову, подошла к нему и тихо сказала:
– Наверно, мы больше не увидимся. Ты тронул меня своими песнями, Чэн-весельчак, но, видишь, случилось такое несчастье…
Девушка заплакала, вытирая слезы концом платка. Трактирщик сложил деньги в мешок, погасил лампы и погладил Хун-тао по плечу:
– Пойдем, племянница. Настало опасное время, теперь не до любезностей. Дай, я обопрусь на тебя, рана болит…