Только что я получила любезное письмо от мисс Мартино. Она вернулась в Эмблсайд, и ей рассказали о моей поездке на озера. Она выражает сожаление и т. д. о том, что отсутствовала в это время.
Я и сержусь на себя, и удивляюсь тому, что никак не могу обрести лучшего настроения и привыкнуть или хотя бы смириться с одиночеством и оторванностью от людей как с выпавшим мне жребием. Но последнее занятие в течение нескольких дней, да и сейчас тоже, было для меня очень болезненным. Чтение рукописей, обновление воспоминаний воскресили боль потери и принесли почти невыносимую тоску. В течение нескольких ночей я не могла заснуть и ждала утра, а когда наступало утро, меня все еще не отпускало болезненное состояние. Я пишу тебе об этом, поскольку мне совершенно необходимо высказаться, чтобы получить облегчение. Надеюсь, ты простишь меня и не станешь волноваться, представляя, что мне хотя бы немного хуже, чем я пишу. Это всего лишь душевное недомогание, и сейчас мне лучше. Последнее несомненно, поскольку я уже могу говорить на эту тему, на что была не способна в самые тяжелые дни.
Я надеялась, что, оставшись одна, смогу занять себя писанием, но пока мои усилия ничего не дают: сказывается полное отсутствие стимулов. Ты наверняка посоветуешь мне уехать на время из дому, но это нехорошо, даже если бы я решила с легким сердцем оставить папу (слава Богу, ему лучше!). Не могу тебе описать, как я себя чувствовала после возвращения из Лондона, Шотландии и т. д. Я словно упала с небес на землю; мертвое молчание, одиночество, заброшенность были ужасны. Чего я боюсь теперь, так это того, что у меня снова появится жажда общения, а затем – отчаяние, ведь ничто не может принести облегчения.
Дорогая ***, я думаю о тебе с участием и нежностью, которые не могут меня развеселить. Боюсь, ты тоже душевно одинока и не имеешь занятий. Похоже, это наша судьба, в настоящее время по крайней мере. Дай Бог нам вытерпеть ее!
Во время последнего посещения Лондона Шарлотта, как сообщается в одном из ее писем, познакомилась со своим давним корреспондентом мистером Льюисом. Вот что рассказывает этот джентльмен301:
Через несколько месяцев [11] Каррер Белл приехал в Лондон, и я был приглашен на встречу с ним в Вашем доме. Вы, вероятно, помните, что она просила не называть меня, чтобы суметь, если получится, самой меня узнать. И она действительно узнала меня почти сразу, как только я вошел в комнату. Вы предложили мне сделать то же самое, и я оказался куда менее проницательным. Тем не менее я просидел рядом с ней почти весь вечер и был очень заинтересован беседой. При прощании мы пожали руки, и она сказала: «Мы теперь друзья, не так ли?» – «А разве мы не были ими всегда?» – спросил я. «Нет, не всегда», – ответила она многозначительно, и это был единственный намек на злосчастную статью. Я дал ей кое-что из романов Бальзака и Жорж Санд302, чтобы она прочла их у себя в деревне, и вот что она написала, возвращая эти книги:
«Вы наверняка решили, что я с большим запозданием возвращаю Вам книги, столь любезно мне одолженные. На самом деле у меня были и другие книги, которые мне следовало отослать, и я придержала Ваши, чтобы положить их в одну посылку с ними.
Примите мою искреннюю благодарность за приятное чтение. Бальзак был для меня совсем новым писателем, и, познакомившись с ним через посредство „Modeste Mignon“ и „Illusions perdues“, я не могу скрыть от Вас, что он меня заинтересовал. Поначалу мне казалось, что его сочинения окажутся мучительно дотошными и страшно скучными, трудно выдержать эту долгую вереницу деталей, его медленное раскрытие маловажных обстоятельств, пока он собирает на сцену своих героев, но постепенно я, похоже, приобщилась к тайне его мастерства и с удовольствием открыла для себя, в чем таится его сила: разве не заключена она в анализе мотивов, движущих персонажами, и в тонкости восприятия сложных и непонятных движений души? При всем восхищении, которое вызывает в читателях Бальзак, они, как мне кажется, не любят его. Скорее, это отношение к недоброму знакомому, который вечно указывает нам на наши недостатки и редко выявляет наши лучшие качества.
Если честно, Жорж Санд нравится мне больше.
Она часто предстает склонной к фантастическим заблуждениям энтузиасткой и даже фанатичкой, и многие ее взгляды уводятся далеко от истины ее же чувствами, тем не менее Жорж Санд кажется мне лучше, чем мсье де Бальзак: она обладает не только более мощным умом, но и более горячим сердцем. В „Lettres d’un Voyageur“ очень много от личности самого автора, и мне никогда не доводилось чувствовать так сильно, как при чтении этой книги, что сами недостатки писательницы происходят от ее достоинств: именно их избыток часто заводит ее в тупик и вынуждает потом долго сожалеть о содеянном.
Однако мне кажется, что она из тех, кто умеет извлекать уроки из неудач, не падая духом и не лишаясь уверенности в себе, и потому с годами она будет становиться все лучше. Весьма обнадеживающая черточка ее сочинений – это малое количество фальшивой французской чувствительности, даже можно сказать – полное ее отсутствие; хотя отдельные сорняки прорываются то там, то здесь, даже в „Lettres“».
Я помню выражение отвращения, с каким мисс Бронте говорила со мной о некоторых романах Бальзака: «От них у меня во рту остается неприятный привкус».
Читатель мог заметить, что большинство писем, из которых я сейчас извлекаю цитаты, посвящены критическим и литературным темам – главному предмету ее интереса в описываемый период. Мисс Бронте была занята редактированием произведений своих сестер и написанием кратких мемуаров о них; этому печальному занятию она посвятила всю осень 1850 года. Измученная яркими, но горестными воспоминаниями, Шарлотта находила утешение в длинных прогулках по пустошам. Ее подруга, сообщившая мне о появлении в «Дейли ньюс» красноречивой статьи под названием «Смерть Каррера Белла», рассказала историю, которая будет здесь уместна.
Это неправда, что она была слишком слаба и не могла бродить по холмам ради свежего воздуха. Полагаю, никто – ни один мужчина и тем более ни одна женщина в тех местах – не гулял столько по холмам, сколько она, если позволяла погода. Эти прогулки давно вошли у Шарлотты в привычку, и даже жители отдаленных мест прекрасно ее знали. Припоминаю случай, когда одна старуха, завидев ее, позвала: «Эй! Мисс Бронте! Вы телочку мою не видели?» Мисс Бронте ответила, что не знает, как та выглядит. «Ну, – сказала старушка, – она теперь уже и не телочка, а почти корова, как мы говорим – однолетка, мисс Бронте. Вот по этой дорожке пойдете, так, коли увидите ее на обратном пути, подгоните сюда».
Примерно тогда мисс Бронте посетили соседи, которых ей представила общая подруга. Об этом визите она рассказала в письме, и мне разрешили привести из него выдержки, показывающие, какое впечатление на посторонних производил пейзаж вокруг дома и другие обстоятельства деревенской жизни.
Хотя моросил дождь, мы решили не откладывать давно задуманную поездку в Хауорт. Поэтому мы закутались в кожаные плащи, сели в двуколку и около одиннадцати часов отправились в путь. Дождь вскоре прекратился, но погода была под стать окрестному пейзажу – холодная и пасмурная. Большие массы туч нависли над пустошами, и сквозь них украдкой проникал луч солнца, изредка освещая неярким волшебным светом какую-нибудь невзрачную деревню, устремляясь в глубокую и узкую горную долину, выхватывая длинную дымовую трубу, поблескивая на окнах и мокрой крыше фабрики, притаившейся на дне лощины. По мере приближения к Хауорту местность становилась все более дикой. Улица в деревне поднималась на холм так круто, как я прежде не видела нигде, а камни, которыми она была замощена, держались так непрочно, что мы с В. хотели выйти из двуколки, однако, уже начав подъем, нельзя было остановиться. На вершине холма оказался постоялый двор, где мы на время избавились от наших вещей. Он расположен рядом с церковью. Дом священника, как нам объяснили, находится дальше, за кладбищем. Мы прошли через это весьма печальное место, буквально вымощенное почерневшими от дождей могильными плитами. Оно тоже расположено на склоне, потому что в Хауорте за одной высокой точкой следует еще более высокая, и дом мистера Бронте стоит значительно выше церкви. Он открылся перед нами – небольшой продолговатый каменный дом, рядом с которым не оказалось ни одного дерева, способного прикрыть его от пронизывающего ветра. Дом был рядом, однако мы не понимали, как пройти к нему с кладбища. Среди могил бродил, словно вурдалак, некий старик, имевший на лице выражение мрачного веселья. Мне показалось, что он не принадлежит к человеческому роду, но он достаточно владел человеческим языком, чтобы показать нам дорогу. И вот мы в маленькой, скудно меблированной гостиной. Некоторое время спустя отворилась дверь и вошел престарелый мастиф, а за ним – пожилой джентльмен, очень похожий на мисс Бронте. Он пожал нам руки, а затем удалился, чтобы позвать свою дочь. Последовала долгая пауза, во время которой мы пытались добиться благосклонности старого мастифа и рассматривали портрет мисс Бронте, выполненный Ричмондом, – единственное украшение комнаты, выглядевшее довольно странно на голой стене. Помимо него, здесь были еще небольшие полки с книгами, – по-видимому, по большей части это были подарки авторов, присылавших свои сочинения мисс Бронте с тех пор, как она стала знаменитостью. Наконец она появилась и поприветствовала нас весьма доброжелательно, а затем повела меня наверх, чтобы я могла снять шляпку и умыться, причем сама подавала мне воду и полотенца. Каменная лестница и полы, не прикрытые никакими коврами, старые комоды, подпертые деревяшками, – все было чрезвычайно чисто. Вернувшись в гостиную, мы некоторое время очень мило беседовали, а затем отворилась дверь и заглянул мистер Бронте. Убедившись, что все в порядке, он вернулся к себе в кабинет, по другую сторону от лестницы. Через некоторое время он заглянул еще раз, чтобы вручить В. газету, издававшуюся в этом графстве. Больше мы его не видели вплоть до отъезда. Мисс Бронте с большой теплотой отзывалась о мисс Мартино, которая сделала ей много добра. Мы разговаривали о самых разных вещах: о характере здешнего народа, об ее одиночестве и о многом другом. Потом она ушла – видимо, чтобы похлопотать насчет обеда, поскольку не возвращалась целую вечность. Старый пес тоже ушел, зато нас почтила своим присутствием на некоторое время другая собачка, кудрявая и толстая, но и она тоже в конечном итоге пожелала оставить нас одних. Наконец мисс Бронте вернулась в сопровождении служанки, подавшей обед, отчего мы почувствовали себя несколько лучше. За обедом мы непринужденно беседовали, так что время прошло быстрее, чем мы предполагали, и вдруг В. обратил внимание, что уже половина четвертого, а нам предстоит еще преодолеть порядка пятнадцати миль. Мы поспешили откланяться, получив от мисс Бронте обещание посетить нас весной. Старый джентльмен еще раз вышел из своего кабинета, чтобы попрощаться, а мы вернулись на постоялый двор и оттуда отправились домой.