— Гувернантка моих дочерей миссис Денбай.
С каждой минутой темнело все больше, пора было возвращаться к скалам, которые теперь смутно виднелись в сером полумраке. Мистер Брэдшоу взял за руки обеих дочерей, Руфь пошла рядом, а мистер Хиксон и приезжий господин — по краям.
Мистер Брэдшоу рассказал девочкам домашние новости. Он сообщил, что мистер Фарквар болен и не смог поехать с ними, но Джемайма и мама совершенно здоровы.
Приезжий джентльмен, шедший ближе к Руфи, заговорил с ней.
— Любите ли вы море? — спросил он.
Ответа не последовало, и он повторил вопрос несколько иначе:
— То есть я хотел спросить: нравится ли вам тут, на морском берегу?
Ответное «да» было больше похоже на вздох, чем на звук.
Руфь чувствовала, что песок колеблется у нее под ногами. Фигуры идущих возле нее исчезали, обращаясь в ничто, звуки их голосов звучали отдаленно, как во сне, и только эхо одного голоса пронизывало ее насквозь. Она чуть не схватила джентльмена за руку, чтобы не упасть от страшного головокружения, охватившего ее душу и тело. Этот голос! О нет! Пусть переменилось все: имя, лицо и фигура, но этот голос был тот самый, который проник когда-то в ее девическое сердце. Этот голос говорил ей нежные слова любви, он победил и погубил ее, и в последний раз она слышала его, когда он шептал что-то в горячке. Руфь не смела повернуть голову, чтобы рассмотреть своего спутника. Было темно, но она чувствовала его присутствие рядом. Руфь слышала, что он говорит именно так, как много лет назад обращался к незнакомым людям. Она ему отвечала, не помня себя. Ей казалось, будто к ее ногам привязали гири, будто крепкие скалы подаются назад, будто время замерло, — так длинна, так ужасна была эта дорога среди бесконечных песков.
У подножия скалы они расстались. Мистер Брэдшоу, опасавшийся, как бы не остыл обед, предпочел пойти кратчайшим путем и увел своих гостей. Руфь и Мери вынуждены были из-за Лизы пойти по более длинной, но и более легкой тропинке, которая вилась между скалами, где гнездились жаворонки и дикий тимьян разливал в мягком ночном воздухе свой сладкий аромат.
Лиза и Мери сразу же горячо заспорили о гостях. Они спрашивали мнения Руфи, но та не отвечала, а девочки были так нетерпеливы, что не повторяли свои вопросы. Пройдя первый небольшой подъем, Руфь вдруг села на камень и закрыла лицо руками. Воспитанницам это было так непривычно — обычно на прогулке останавливались или шли только в зависимости от их желаний и возможностей. Девочки застыли в полном изумлении и испуге. Они испугались еще больше, когда Руфь произнесла несколько невнятных слов.
— Вы не здоровы, дорогая миссис Денбай? — с нежностью спросила Лиза, опускаясь на траву подле наставницы.
Руфь сидела, отвернувшись. Когда она отняла руки от лица, девочки увидели, что оно мокро от слез. Такого бледного, изможденного лица, такого дикого взгляда Мери и Лиза никогда еще не видели.
— Почему вы тут со мной? Вы не должны быть со мной… — пробормотала она, покачав головой.
Девочки переглянулись.
— Миссис Денбай, вы ужасно утомились, — успокаивающим голосом проговорила Лиза. — Пойдемте домой, и позвольте мне уложить вас в постель. Я скажу папе, что вы больны, и попрошу его послать за доктором.
Руфь взглянула на нее так, словно не понимала значения ее слов. Она и в самом деле поначалу их не поняла. Но мало-помалу ее отуманенная голова начала работать живо и быстро, и Руфь заговорила отрывистым тоном, по которому девочки решили, что ничего особенного не случилось:
— Да, я утомлена. Эти пески! Ох, эти пески, скучные, ужасные пески! Но теперь все прошло. Только сердце еще немножко болит. Посмотрите, как оно дрожит и бьется.
Руфь взяла руку Лизы, прижала ее к груди и продолжала, видя сострадание в глазах ребенка и чувствуя, как стучит сердце:
— Мне уже лучше. Мы пойдем сейчас домой и немного почитаем. Это успокоит сердцебиение. Потом я прилягу, и мистер Брэдшоу, надеюсь, извинит меня за этот вечер. Я прошу только об одном вечере. А вы, мои милые, наденьте платья, какие следует, и сами сделайте все, что нужно. Вы ведь сделаете, правда? — проговорила она, наклоняясь, чтобы поцеловать Лизу, а потом, не исполнив своего намерения, быстро подняла голову. — Вы добрые, милые девочки, да сохранит вас Господь такими.
Сделав над собой усилие, Руфь двинулась вперед ровным шагом, не торопясь, но и не останавливаясь, чтобы поплакать. Равномерность движения сама по себе успокаивала ее.
Парадный и черный входы находились на примыкающих сторонах дома, под прямым углом друг к другу. И Руфь, и девочки смущались войти в парадную дверь при гостях, и потому они прошли через хозяйственный двор в светлую, жарко натопленную кухню, где слуги занимались приготовлением обеда. Контраст с темным безлюдным полем был сильным, и даже дети это заметили. Шум, жара, беготня людей явно успокоили Руфь и на некоторое время облегчили тяжесть сдерживаемых чувств. Погруженный в безмолвие дом с освещенными лунным светом комнатами был бы гораздо опаснее для нее, потому что там она, вероятно, не выдержала бы и расплакалась. Теперь же она поднялась по старой лестнице в комнату, где они с девочками обыкновенно сидели по вечерам. Там не оказалось свечи. Мери вызвалась сходить за ней вниз и возвратилась с рассказами о разных интересных приготовлениях в гостиной. Ей хотелось поскорее одеться, чтобы занять там свое место, прежде чем джентльмены закончат обед. Но она была поражена страшной бледностью лица Руфи, когда увидела его при свете:
— Побудьте здесь, дорогая миссис Денбай! Мы скажем папе, что вы устали и легли.
В другое время Руфь побоялась бы навлечь на себя неудовольствие мистера Брэдшоу. Она хорошо знала, что в его доме никто не смел без спроса даже заболеть. Но теперь Руфь и не подумала об этом. Ей хотелось только одного — сохранить видимость спокойствия до той минуты, когда она останется одна. Правда, на самом деле это было не спокойствие, а только сдержанность, но ей удалось быть сдержанной во взглядах и движениях, выполняя при этом с невозмутимой точностью свои обязанности по отношению к Лизе (которая предпочла остаться с ней наверху). Однако сердце Руфи охватывал то ледяной холод, то пламя, и только тяжесть на душе ни на минуту не отпускала ее.
Наконец Лиза легла. Руфь все еще не смела предаться своим чувствам. Мери должна была скоро прийти наверх, и Руфь ждала с каким-то странным, болезненным, пугливым чувством тех отрывочных вестей, какие девочка могла принести о нем. Руфь стояла у огня, крепко держась обеими руками за каминную полку и вслушиваясь в долетавшие сюда звуки. Взгляд ее был устремлен на гаснувший огонь, но видела она не подернутые пеплом угли и не язычки пламени, вспыхивавшие то здесь, то там. Руфь видела старый фермерский дом, идущую в гору извилистую дорогу, золотистое, овеваемое легким ветерком поле и деревенскую гостиницу на вершине холма — далеко-далеко отсюда. И сквозь воспоминания о прошлом прорывались резкие звуки настоящего — три голоса. Один из них был почти не слышен, он звучал совсем тихо. Это был голос мистера Донна, который время от времени прерывал громкие голоса собеседников. Тем не менее Руфь разбирала многие слова мистера Донна, хотя они не имели для нее ни малейшего смысла. Она как будто застыла и совершенно не проявляла любопытства к тому, что они значили. Он говорил — только это и было важно.