– Где она? – громким шепотом спросил он, приставив нож к горлу Кемаля.
– Ты отсюда… не выйдешь… живым, – запинаясь, прохрипел Кемаль.
– В таком случае и ты тоже, – заверил его Томас, надавив на нож, так что лезвие порезало кожу.
– В последней комнате. Черт! В последней.
Тут с койки рядом с ними поднялась молодая девушка, худая, как скелет, и совершенно лысая. Левый глаз у нее заплыл, как после сильного удара.
– Puta! [42] – выкрикнула она по-испански и, плюнув Кемалю в лицо, накинулась на него с кулаками.
В завязавшейся потасовке Томас выронил нож. Нагнувшись за ним, он получил от Кемаля удар коленом в живот. Кемаль вырвался и выскочил из комнаты. У Томаса перехватило дыхание. Не успев отдышаться, он кинулся вдогонку. Когда Томас выбежал за порог, Кемаль был уже в другом конце коридора. Томас бросил преследование и побежал к последней комнате. Распахнув дверь, он крикнул в темноту:
– Маша?
Никто не ответил. Он подошел к кровати и увидел, что на ней никого нет, лежит только свернутое ватное одеяло. Тут на пороге появилась лысая девушка.
– Ты знаешь, где Маша? Та, что тут жила?
– Маши нету. Ей повезло.
– Нет? Что это значит? Куда она делась?
– Ее забрали, сеньор. За ней приходил Гиена. Тот, который забирает самых слабеньких.
– И ты не знаешь, куда ее увезли?
– Конечно же знаю. Con los angelos blancos – к белым ангелам. Теперь она уже мертва. Покоится с миром.
– Когда? Когда она исчезла?
– Вчера. Или позавчера. Может быть, неделю или год назад. Время проходит незаметно. – И, всплеснув на прощание руками, она скрылась из глаз.
В другом конце коридора послышался собачий лай и громкие голоса. Томас сунул руку в карман за ножом, но вспомнил, что нож остался лежать на полу в соседней комнате. Томас стал искать глазами, чем обороняться, но ничего подходящего не увидел. Он перевернул матрас, и с койки упал на пол блокнот. Томас наклонился и поднял находку. Между тем как голоса в коридоре все приближались, он быстро раскрыл книжицу и, пролистнув наугад, прочел первые строчки:
«29 ноября 2010 года. 33-й день. Снова четыреста с лишним. Я – Маша. Мне 21 год. Я попала в ад. Это мой дневник. Поймите это. Пишу ни для кого, только для себя самой. Я же понимаю, какой из меня писатель. Понимаю, что у меня никогда так не получится, как в „Дочке драконьей ведьмы“. Но я пишу, чтобы как-то вынести эту жизнь. Чтобы выжить тут. Чтобы напомнить самой себе, что я живой человек».
Он засунул блокнот под мышку и выскочил в коридор. От лестницы к нему шли Кемаль со Славросом и двумя питбулями. Несколько полуодетых клиентов вылезли из первых комнат и с изумлением наблюдали за происходящим. Завидев Томаса, собаки зарычали и стали рваться с цепи. Славрос спустил их. Томас побежал в конец коридора, который поворачивал, заканчиваясь узким тупичком. Собаки уже нагоняли Томаса, и он слышал их рычание совсем рядом. Тут он заметил прислоненную к стене стремянку, и вскочил на нее. Первый пес вцепился ему в штанину. Томас чуть было не потерял равновесие, но все-таки успел отбиться от собаки. Сверху сквозь закрытый люк доносилось громыхание техно. Томас залез на верх стремянки и уперся спиной в люк, пытаясь открыть его. Тут из-за угла выскочил Славрос:
– Всё, датчанин-полицейский! Твоя песенка спета!
Люк приоткрылся, и Томас вылез навстречу грохочущим звукам. Захлопнув за собой люк, он навалил сверху несколько ящиков виски «Баллантайнс». Полуобнаженная барменша ошалело воззрилась на него.
– Чего это ты так спешишь? – удивилась она.
– Там какой-то психопат носится, точно с цепи сорвался. Смотри не выпусти его, а я схожу за Славросом. – И, достав из кармана две сотенные купюры, он вручил их барменше.
– Тут вообще кругом одни психопаты, – сказала она, покачав головой, и засунула деньги в трусики.
Томас, не оглядываясь, быстро прошел через зал. Но у дверей его остановила чья-то рука, упершаяся ему в грудь.
– Сказано ведь было тебе, чтобы не возвращался. – Томас увидел перед собой мутные глаза Михаила. Он был изрядно пьян, ноги у него подкашивались. – А вернешься – тебе же хуже.
Томас схватил его за ворот и двинул головой в лоб. Томас не совсем рассчитал направление удара, так что у него самого потемнело в глазах. Однако удар оказался достаточно крепким, и Михаил упал как подрубленный.
Томас выскочил за порог и кинулся через двор к стоявшим в дальнем конце мусорным контейнерам. Взобравшись на контейнер, он стал перелезать через стену. Тут из барака выбежал Славрос с подручными и с питбулями. Псы, задрав морды, водили носом, стараясь учуять след, а Славрос и его присные крутили головами, вглядываясь в темноту.
Томас оттолкнулся от стены и спрыгнул с трехметровой высоты на занесенную снегом землю. Упав, он несколько раз перекатился по земле и, быстро поднявшись, бегом пустился через темный лес, чувствуя прижатую к животу Машину тетрадь, прилипшую к его потному телу.
Стокгольм, 2013 год
«Сижу на Центральном вокзале и жду Петру. Она ушла в туалет. Мы опоздали на копенгагенский поезд буквально на десять минут. Теперь ожидаем скорого. На самом деле он не очень-то скорый… Мне столько нужно тебе рассказать… Я теперь при деньгах… Видела бы ты нас с ней, мама, когда мы выскочили из солярия и удрали от Аркана… мы были как те две девушки, помнишь, из фильма, который мы как-то видели, когда они убежали от оравы полицейских и проехали потом над пропастью. Ну, ты знаешь, про какой фильм я говорю…»
– «Тельма и Луиза», – тихо пробормотал Томас.
Он сидел за самым дальним столиком в небольшом, расположенном в зале прибытия кафетерии напротив того «Макдоналдса», о котором писала в своем дневнике Маша. Перевернув страницу, он прочел о том, как их настиг Михаил, и о том, как Петра бросилась под поезд. Он прочел про безумную ночь, когда Славрос удавил Лулу. Умышленное убийство, за которое Карл Люгер и шведская полиция могли его арестовать. Станционные часы показывали двадцать два тридцать девять. Он начал читать дневник, как только сел в метро в Ринкебю, время от времени отрываясь на то, чтобы набрать номер Карла, тот так и не ответил ни на один из многочисленных вызовов. Того, что Томас вычитал из дневника Маши в сочетании с теми показаниями, которые он мог дать после посещения «Аризоны», было вполне достаточно, чтобы арестовать Славроса. Теперь даже Карл не сможет увильнуть от расследования. Однако все это было лишь слабым утешением, ведь он опоздал и не смог спасти Машу.
– Мы закрываемся, – сказал плечистый молодой продавец с кольцом в носу, делавшим его похожим на быка.
Без долгих разговоров он забрал чашку Томаса и принялся вытирать грязной тряпкой столешницу. Томас захлопнул дневник и поднялся. Выйдя в зал ожидания, он на ходу еще раз набрал номер Карла. В ухо снова забубнил надоевший автоответчик, и Томас на этот раз не стал оставлять сообщение. Взглянув на потолок, он увидел над головой высокие своды. Его поразила мысль, как похож вокзальный зал на храм Спасителя в Кристиансхавне. Не будучи специалистом в этой области, Томас узнавал в нем тот же готический стиль. Гроб Евы стоял в конце центрального нефа, у самого алтаря. Перламутрово-белый гроб, утопавший в цветах. Ближайшие родственники – родители Евы и двое ее старших братьев – сидели вместе с ним в первом ряду. Остальные обитатели Кристиансхавна сидели сзади или стояли под дождем у портала. Сотни совершенно незнакомых людей, узнавших об убийстве из сообщений в прессе, пришли выразить свои соболезнования. Он воспринимал всю церемонию как нечто нереальное, словно гроб перед алтарем был пустой. Словно Ева была не здесь, а где-то на работе или дома или ушла за продуктами в универсам на площади Кристиансхавн-торв. Он воспринимал все происходящее отстраненно, и люди, принимавшие участие в скорбных проводах его Евы, вызывали в нем тоскливое раздражение. Ему больше всего хотелось послать всех к чертям с их непрошеными соболезнованиями, потому что сам он не чувствовал тогда ничего. Ничего, кроме невыразимой и всепоглощающей опустошенности. Опустошенности, которая, как он вдруг понял сейчас под сводами Центрального вокзала, с тех пор разъедала его изнутри.