Прямо отсюда, из подъезда, он вызвал «труповозов» и получил следующий вызов – на Ташкентский бульвар, к мужчине шестидесяти двух лет с болями в груди.
В машине Данилов принял сразу две таблетки седальгина.
– Приперло? – посочувствовал Петрович.
– Проголодался, – буркнул Данилов. – Червячка заморил.
– Я понимаю, – некстати продолжил разговор Петрович. – У самого голова побаливает.
– У тебя, Петрович, она с похмелья побаливает, а у меня по нескольку раз в сутки раскалывается напополам! – сердито возразил Данилов. – Это совершенно разные понятия – твоя головная боль и моя!
Петрович все понял и замолк.
На кардиограмме пенсионера, как и ожидалось, вылез свежий инфаркт миокарда.
– Придется нам с вами поехать в больницу, – объявил Данилов. – Надо подлечиться. Сейчас сделаем вам пару уколов и поедем.
– Что ж делать, – обреченно вздохнул пациент. – Раз такое дело.
Мужик попался терпеливый и сознательный. Не донимал жалобами, не стонал, не приставал с расспросами о прогнозе. Даже порывался дойти до машины пешком, но под строгим взглядом Данилова стушевался и покорно дал уложить себя на носилки.
– В сороковые-пятидесятые годы прошлого века больным с острым инфарктом вообще запрещали двигаться, – сказал Данилов, загрузив пациента в машину. – Даже в больницу не везли, поскольку транспортировка считалась опасной для жизни.
– И что же с ними делали? – спросил тот.
– Оставляли, где лежал, и лечили амбулаторно.
В приемном отделении сто пятнадцатой больницы Данилов встретил своего однокурсника – Мишу Байбакова, сосудистого хирурга, вызванного сюда для консультации. После обмена приветствиями Байбаков ни с того ни с сего сказал:
– В самом начале своей работы я по глупости никогда не отговаривал больных оперироваться у меня. Постепенно я поумнел и делаю это все чаще и чаще. Исправляюсь, так сказать. Отговариваю практически всех.
– От операции?
– Нет, не от операции. Если операция показана, то без нее не обойтись. Я отговариваю оперироваться у меня.
– Почему? – удивился Данилов.
– Не потому, что я такой плохой, ленивый или безответственный. Я люблю свою работу, люблю оперировать. Если хочешь знать, то мне до сих пор приятно слышать слова благодарности, приятно творить добро. Особенно – со счастливым концом.
– Тогда я тебя не понимаю, – признался Данилов. – В чем дело?
– В исходе, – нахмурился Байбаков. – В том, что определенный процент операций заканчивается летальным исходом. Так вот – я предпочитаю оперировать тех, кто понимает это. Я говорю людям, что я не кудесник и что в Москве есть много куда более именитых, знающих и умелых хирургов. Тех, кто после этого продолжает хотеть оперироваться у меня, я оперирую. Это – мои больные. Мои единомышленники. И нервотрепки от них куда меньше, чем от тех, кто стопроцентно нацелен на чудо. Ну, ладно, мне пора. Не пропадай!
– И ты не пропадай!
Достав из кармана наладонник, Данилов сначала подумал, что тот снова забарахлил, и запустил перезагрузку – весь экран плыл сиренево-фиолетовыми пятнами. В ожидании завершения процесса, он поднял глаза и увидел, что белый халат проходящей мимо женщины тоже покрыт пятнами. Таким же пятнистым оказался и потолок, но лучше бы Данилов не поднимал к нему глаз – от запрокидывания головы подутихшая было боль усилилась раз в десять. Данилов поспешил в машину – глотать таблетки посреди приемного отделения, да еще и всухую, было бы неуместно. Или пристали бы с расспросами, или же сочли бы наркушей, вроде телевизионного доктора Хауса.
Еще одна таблетка седальгина вкупе с двумя таблетками но-шпы полностью избавили Данилова от пятен перед глазами и частично – от разлитой по голове боли. Приятная неожиданность – вместо очередного вызова одиннадцатой бригаде разрешили вернуться на подстанцию.
– Погоди-ка трогать, Петрович! Я в салон пересяду.
В салоне Данилов улегся на носилки и предупредил:
– До следующего вызова я полежу тут. Вера, попытайся взять обед на подстанции…
– А вы обедать не будете? – уточнила Вера.
– Я уже пообедал, надо бы переварить, – ответил Данилов. – Карты занеси в диспетчерскую и до следующего вызова забудь про меня.
– Хорошо, – Вера ласково погладила Данилова по плечу. – Отдыхайте.
– Ты – моя вторая мама! – похвалил ее Данилов. Петрович вел машину плавно, объезжая все ухабы.
Данилов, собравшийся просто полежать с закрытыми глазами, незаметно уснул.
Разбудили его женские голоса. Машина стояла на месте, Веры и Петровича в ней не было. Данилов снова закрыл глаза и от нечего делать вслушался в разговор снаружи, без труда разбирая слова, благодаря своему музыкальному слуху.
– Это несложно – конверт тонкий. Положу его в бумаги и под разговор оставлю на столе. Главное сказать что-то вроде: «Я принесла то, что вы просили»…
По легкой хрипотце и манере растягивать ударные гласные Данилов без труда распознал голос старшего фельдшера Казначеевой.
– Ну и делай, раз знаешь, а меня не впутывай.
«Рогачевская, – узнал Данилов. – Встреча старых друзей на нейтральной территории. Интересное кино!»
– Я тебя, Люда, не впутываю, я тебя прошу. Так – надежнее. Тем более что и у тебя есть свой интерес. Дело-то несложное – скажешь, что проходила мимо и услышала…
– Подслушала!
– Да. Сначала услышала, заинтересовалась и стала подслушивать. А в приоткрывшуюся дверь увидела нас с Новицкой. Это чтобы сомнений не было. Так против ее «не было такого», будет два наших «да, было такое».
– Ее же посадят!
– И хрен с ней. Тебе что – ее сына содержать и воспитывать? О себе подумай!
– И что я должна услышать?
– Как она говорит мне: «Надежда Константиновна, ваше спокойствие обойдется вам недешево…» Нет, лучше я тебе на бумажке запишу. Выучишь наизусть, чтобы наши показания совпадали слово в слово. Так надо – допрашивать будут порознь и сличать показания. И не только, кто чего сказал, но и кто где сидел или стоял. Елена, разумеется, сидела за столом, а я стояла. Прямо перед ее столом и стояла, ни на какой стул не садилась и руки у меня были пустые.
Рогачевская что-то сказала. Очень тихо, настолько, что Данилову не удалось разобрать ни слова.
– Дура, все продумано! И дверь у заведующей часто распахивается – язычок ведь еще при Тюленькове сломался, и если она чуть открыта, то в первую очередь видно того, кто стоит напротив стола. Хочешь – прорепетируем. Я сейчас к ней зайду, дверь притворю не до конца, а ты посмотришь…
– Ну тебя с твоими репетициями!
– Та что – договорились?
– Договорились…