– Ты слышала, что я сказал? – Роджер неловко стоял в дверях, как будто никак не мог решить, входить ему или нет.

Марион равнодушно посмотрела на него, не подавая никаких знаков, которые могли бы облегчить ему его решение.

– Я тебя слышала, – ответила она и залпом допила бренди, которое еще оставалось у нее в бокале.

– Я думал, что ты будешь с ним рядом.

– Как видишь, не успела.

– С тобой все в порядке, Марион? Ты не очень… – Его голос затих, на лице были написаны искренние переживания. Она это ненавидела.

– Возвращайся к своей официантке, Роджер. Ты мне здесь не нужен.

На этот раз он не стал слушать, что она говорит, и вошел в комнату.

– Ты что, научился сам принимать решения, пока меня не было? – Марион изогнула одну бровь.

Его лицо скривилось, и женщина поняла, что ее укол попал прямо в цель.

– Я знаю, Марион, что у тебя было непростое время… – мужественно начал он.

– Прекрати.

– Я знаю, что тебе сейчас очень больно. Прости, я больше не могу быть твоим мужем, однако я подумал… я подумал, что мы можем остаться друзьями.

– А зачем мне друг?

– Я знаю, ты любила его, – голос Роджера звучал хрипло. – Я тоже его любил, Марион. Он был моим другом, моим учителем… Мне будет сильно его не хватать. Даже представить себе не могу, как тебе, должно быть, больно. – Эмоции захватили его, и, прежде чем он взял себя в руки, Марион увидела слезы у него в глазах.

Она равнодушно смотрела на него. Ей тоже надо бы заплакать. Почувствовать хоть какое-то горе и печаль. Но она ничего не чувствовала, кроме льда, который тек по ее венам и превращался в снежный комок у нее в животе. Вот уже два дня она не чувствовала ничего, кроме этого льда.

А иногда, когда он ломался, перед глазами у нее проносились вещи, которые она хотела забыть.

Роджер сделала шаг вперед. Он хорошо выглядел в этом своем костюме, и в хрустальном канделябре отражались его красивые светло-коричневые волосы и элегантные черты лица, напоминавшие римских патрициев. Он родился с серебряной ложкой во рту [85] и сейчас являл собой квинтэссенцию изящества, благородства и классового превосходства.

Первый раз она увидела Роджера, когда в развевающемся белом платье спускалась по главной лестнице дома своих родителей, чтобы принять участие в бале, посвященном ее восемнадцатилетию. Роджер стоял рядом с Полковником в парадном мундире и смотрел на нее ошарашенным взглядом, в то время как в канделябрах отражались многочисленные медали, покрывавшие его грудь. Все ждали, что она окинет взглядом весь зал с высокомерием герцогини, которой только что были дарованы королевские привилегии, а вместо этого она не могла оторвать взгляда от Роджера. Она подумала, что за ней приехал принц, чтобы увезти ее.

А если он сейчас обнимет меня – все эти видения исчезнут? Может ли он спасти ее ото льда, который проникал все глубже и глубже ей в сердце?

Я заблудилась в своих воспоминаниях, и никто не слышит моих слез.

– Марион…

– Иди домой, Роджер. Здесь ты мне не нужен.

– Тебе нельзя оставаться одной…

– Иди домой, черт бы тебя побрал! Иди домой, или я позвоню твоей официанточке и расскажу ей, чего в действительности стоят твоя смелость и сила духа! Убирайся из моего дома. Убирайся из моей гостиной. Можешь играть эту роль горюющего протеже, но только не здесь.

Роджер выглядел потрясенным. Марион подошла к нему, и он сделал шаг назад. Его лицо изменилось, в глазах засветилось осуждение, и она сразу же поняла, о чем он думает.

Холодная Марион, бесчувственная Марион, фригидная Марион.

А она, со своей стороны, стала вспоминать, как жила с ним после роскошной свадьбы, вошедшей во все исторические анналы. Вспомнила, как умывалась в ванной, а он распахнул дверь, вошел внутрь и под ее обалдевшим взглядом расстегнул молнию и справил малую нужду.

– После пяти лет совместной жизни, Марион, – сказал он голосом непослушного подростка, – нам пора уже настолько привыкнуть друг к другу, чтобы не стесняться пúсать в присутствии друг друга. Вот это я называю настоящей близостью!

Она просто смотрела на него, даже не пытаясь скрыть свой ужас и отвращение. Больше ничего подобного не повторялось.

– Ну, хорошо, – сказал Роджер напряженным голосом, отступая к двери, – я уйду, если ты этого хочешь.

– Сколько раз еще я должна это повторить?

Он открыл дверь, но задержался на пороге и покачал головой.

– В тебе всегда чувствовалось отчуждение, Марион, но жестокой ты никогда не была.

– Я становлюсь умнее.

– Смотри, не поумней слишком. У тебя ведь не так много друзей: Эмма, которую ты презираешь, и Джей Ти, которого ты ненавидишь.

– Эмма давно сошла с ума, а Джей Ти превратился в алкоголика. Я и ломаного гроша за них не дам.

– Джей Ти – алкоголик?

– Абсолютный, – произнесла она холодно. Хороший мальчик Роджер всегда восхищался ее братцем, в особенности его высокомерием.

– Именно поэтому он не вернулся?

– Я в этом уверена. Тебе придется с этим свыкнуться, Роджер. Мой брат больше не великолепный бунтарь. Он обычный алкоголик. И где бы он сейчас ни был, я уверена, что перед ним стоит текила.

Глава 22

Комната в мотеле была коричневого цвета, как дерьмо. Коричневый пол, коричневые постели, коричневые занавеси. Даже странствующий коммивояжер не пришел бы от нее в восторг. Тесс же считала, что этот цвет подходит к создавшейся ситуации.

Джей Ти ушел за льдом, а она стояла посредине комнаты, обхватив себя руками. В ушах у нее что-то тихонько звенело, а когда она вдыхала, горло першило и болело.

Она позвонила лейтенанту Хоулихану и рассказала ему о случившемся. Ориентировка на Бекетта была дополнена этой информацией, и его поиски в районе Спрингфилда усилились. Лейтенант хотел, чтобы она явилась в полицию. Тесс не понимала, что ей это даст. Они опять поместят ее на конспиративную квартиру, и она опять будет сидеть и ждать, как ждала целых два с половиной года. Мышка, которую кошка держит за хвостик и которая ждет, когда же кошка, наконец, прикончит ее. Больше она этого просто не выдержит.

Ты собиралась стать такой крутой. А вместо этого попала в ловушку, расставленную Бекеттом.

В чемодане Тереза нашла толстый шерстяной свитер и достала его. Ее руки так сильно дрожали, что ей понадобилось несколько попыток, прежде чем она смогла его надеть. Женщина все еще слышала, как ее зубы стучат от всепроникающего холода.