Это были страшные дни! С утра один за другим приходили японские солдаты. Войдя в комнату, они немедленно вонзали в неё свои дубины. Сая думала, что её убьют. Убьют этими своими дубинами!
Она хотела бежать, но за женщинами следили с утра до вечера. Хозяином борделя был японец. У него было семь женщин-кореянок. К ним прибавились Сая и ещё одна девушка-малайка, которую обманули, сказав, что у японцев есть для неё работа.
В тесной, как тюремная камера, комнате Сая принимала за день от десяти до двадцати японских солдат. Их обязывали пользоваться презервативами, но многие, приговаривая: «Обнажим клинок!», входили в неё без презервативов, не обращая внимания на то, что промежность Сая была ещё липкой от спермы предыдущего мужчины. Когда Сая противилась, кололи её остриём японского меча, тушили окурки об её шею и в промежности. Когда Сая кричала, они громко смеялись.
Они злые духи, думала Сая. Эти мужчины в грязной военной форме, бритоголовые, заросшие щетиной, были похожи на обернувшихся людьми злых лесных духов.
Сае казалось, что она заблудилась в лесу, из которого нет выхода. Здесь были страшные злые духи, и выбраться невозможно. Заблудившиеся вскоре падают навзничь, выбившись из сил, и больше не могут подняться. О таком лесе рассказывали в её племени.
Лес этот замешан на поте и крови. Сае хотелось вырвать члены своих мучителей, хотелось, чтобы её промежность превратилась в лезвие клинка. Но влагалище её было мягким, как беззубый рот младенца. И когда, разрывая внутренности, в неё вонзался очередной злой дух, она не сопротивлялась, а лишь рыдала.
«Я сортир!» — так сказала Канэ Тосика. Тосика была кореянка, по-японски её звали Аяко, она хорошо знала японский. Когда она узнала, что Сая прилично понимает по-японски, то стала жаловаться ей на жизнь в коротких перерывах во время стирки и мытья. «Полицейский заманил меня, сказав, что нужно будет только обстирывать раненных японских солдат, что мне будут платить зарплату и обеспечат ночлегом, едой и одеждой. Бессовестное враньё! Вместо ночлега — эта тесная комната, похожая на тюремную камеру. Здесь меня держат взаперти, заставляя принимать в день по двадцать-тридцать мужчин!
В этом городе просто рай. Здесь же не передовая. Здесь можно жить припеваючи. Вот в Китае мне пришлось тяжело. Спать приходилось в тесной комнате, застеленной грязными циновками, питались мы рисовыми колобками; когда обслуживали солдатню, одеждой нам служили мужские пот и грязь. Всю зарплату крал хозяин борделя. Меня трахали с утра до вечера, солдатне не было дела до того, что внутри у меня всё разодрано и распухло, что я вот-вот лишусь чувств! Им бы только влезть на тебя и засадить. Потому что для этих парней проститутка всего лишь сортир. Ходячий сортир! Они говорили ужасные вещи: «А ну, соси член, ну, давай показывай, раздвигай ноги, дай-ка засуну туда руку!» И чем более высокое положение занимали эти мужчины, тем более заносчивыми и жестокими они были. Некоторые пробовали воткнуть во влагалище меч, заставляли совокупляться с псами и ухмылялись, глядя на это. У этих людей не было сердца. Проявить неповиновение было смертельно опасно. Они рубили нас мечами, избивали до переломов, обращались с нами хуже, чем с собаками. Одна из девушек, которых забрали вместе со мной, покончила с собой, другая заразилась болезнью и умерла. Из-за этой войны и мы огрубели, и нам нужен был роздых. Иногда попадались эдакие добренькие, но дело лишь в том, что они были просто слабы душой и только из-за войны слегка огрубели. Один такой молодой солдат после всего с достоинством поклонился и сказал: «Спасибо, здесь я обрёл решимость умереть». Но всё равно, мы для них не женщины, а сортиры. Сортиры, в которые можно облегчиться перед смертью. «Спасибо, мне было так хорошо у тебя внутри». Он всего лишь поблагодарил божество сортиров».
Тосика, для которой японская речь была привычнее корейской, выплёскивала накопившееся в душе. Нечистоты ненависти текли стремительно, как лесные реки в сезон дождей, они затапливали Саю, поднимаясь от колен к животу, от живота к груди. «Ты, по крайней мере, у себя на родине. А мне, заброшенной так далеко, и бежать-то некуда. Ненавижу! Ненавижу японских солдат! Они все дьяволы!»
— Не все же японцы такие! — возразила Сая, думая о Рэнтаро.
Тосика презрительно посмотрела на неё:
— Они все одинаковы!
— Но среди гражданских встречаются добрые! Мой знакомый был добр.
— И что сталось с этим японцем? Где он сейчас? — язвительно спросила Тосика.
— Вернулся в Японию. Он скоро приедет за нами с сыном, — ответила Сая.
Тосика расхохоталась. Это было жутковатое зрелище — нескольких передних зубов у неё не хватало, но, как ни странно, выражение её лица стало чувственным.
— Разве мужчина, уехавший в Японию, должен вернуться за тобой?
— Не сейчас, но когда война закончится, он обязательно вернётся! — пылко сказала Сая.
— Не вернётся. Уж я-то знаю, каковы эти японцы. Я проститутка. Дырка для членов японских солдат. В меня входили сотни японских членов. Я всем своим нутром знаю этих парней! — заявила Тосика, издеваясь над самой собой. — Эти добрые мужчины, став солдатами, ведут себя одинаково, особенно когда им грозит передовая. Да ты знаешь, что вытворяли эти парни в Китае? Я слышала разговоры офицеров. Десятками или сотнями тысяч они убивали всех подряд, от младенцев до стариков. Они похвалялись этим! Похвалялись! Японские солдаты убивают всех вокруг, на фронте — японскими мечами, в борделе — своими членами. У этих парней вместо сердец мечи. И им доставляет удовольствие вонзать свои мечи в плоть!
Тосика говорила правду. Когда в Саю вонзались мужские члены, ей казалось, что её надвое рассекает меч. И каждый раз она умирала. И сколько бы она ни умирала, она никогда больше не возрождалась. За то время, что Сая была в борделе, две женщины умерли. У одной был выкидыш, другая умерла после жестокого полового акта.
Если бы на третий месяц ей не пришёл на помощь Кэка, Сая тоже, наверное, умерла бы там. Чтобы разыскать её, Кэка стал осведомителем японской армии. Затем, умело подкупив стражу, ночью он тайком выпустил сестру. Но воспоминания об этом борделе глубоко врезались в душу Саи. Она понимала, что эти воспоминания не сотрутся уже никогда.
«Мамочка», — донёсся сквозь дверную щель голос Исаму. Сын звал её по-японски. Сая вошла в дом и нырнула к нему под одеяло. И глядя на заснеженный двор, сказала ему:
— Снег, Исаму, это снег.
Исаму, широко раскрыв глаза, посмотрел на улицу и вдруг испуганно обнял её. Позже Сая подумала, что это было животным страхом. Не зная, что такое снег, малыш инстинктивно воспринял его как угрозу.
Снежная зима была, конечно, нелёгким временем. Сая и Исаму дрожали от холода. В поисках дров для очага, стоявшего в комнате с земляным полом, они доходили до реки. Соседи ходили за дровами в общественный лес, но пришлая Сая не могла к ним присоединиться. Вдвоём с маленьким Исаму, привязав соломенными верёвками сплавное бревно к спине, они, пошатываясь, тащили его домой. Многие, как и Сая, спасаясь от холода, собирали сплавной лес, поэтому дров не хватало. Когда дрова заканчивались, они с Исаму, обнявшись, грелись под одеялом. С наступлением зимы еды тоже перестало хватать. Хотя благодаря Рэнтаро они получали дешёвую еду по продовольственным карточкам, этого было решительно недостаточно. Вся надежда была на Рэнтаро, раз в четыре-пять дней приносившего еду и всякую всячину. Когда Сая ходила за дровами, она искала у речного берега съедобные травы. Она пробовала любую пригодную на вид траву. И тут ей пригодилась наука знахаря. «Сначала попробуй, совсем чуть-чуть. Затем прислушайся к ощущениям, чтобы понять, как трава действует; попробуй на язык, нет ли в ней яда. Всё проверить можно только на самой себе». Знахарь учил её, что если хоть немного заболит живот, или появится сыпь на коже, или появятся неприятные ощущения в груди, то какой бы вкусной ни была трава, она не годится в пищу. И всё-таки несколько раз её скручивало от боли. Из-за того, что она искала съедобные травы в холодной речной воде, пальцы на руках и ногах и пятки у неё потрескалась, как дно пересохшего болота.