– Нет! – взорвалась Нанетта. – Нет! Никогда! Вы говорите чудовищную вещь! Пруденс убил сэр Герберт Стэнхоуп. – Женщина бросила ненавидящий взгляд на скамью подсудимых, и присяжные повернулись следом за ней. – Потому что она пригрозила предать гласности его интрижку! – громко выпалила Нанетта. – Мы все знаем это! Джеффри здесь ни при чем! Вы хотите обвинить его, чтобы выгородить своего подзащитного! – Она вновь бросила испепеляющий взгляд на скамью подсудимых, и обвиняемому явно сделалось неуютно. – Но, кроме этого, у вас нет ничего против Джеффри! – Свидетельница перешла в наступление. – Сэр, только презренный человек способен выдвинуть обвинение, основываясь на одном проступке хорошего человека.
– Увы, сударыня, для обвинения как раз и хватает одного только проступка, – проговорил Рэтбоун ровным тоном, но голос его заглушили внезапное бормотание и движение в зале. – Сильный мужчина способен задушить женщину за несколько мгновений. – Он поднял руки – изящные, с длинными пальцами – и быстро стиснул их, после чего услышал, как где-то позади его охнула женщина и, потеряв сознание, осела на пол, зашуршав тафтой. По лицу Нанетты казалось, что она сама вот-вот упадет в обморок.
Харди со строгим лицом ударил молотком.
Ловат-Смит поднялся на ноги и снова сел в кресло.
Оливер улыбнулся:
– Благодарю вас, мисс Катбертсон. Больше мне не о чем спросить вас.
Допрос Джеффри Таунтона складывался иначе. По позе Уилберфорса адвокат видел, что его оппонент сомневается, правильно ли он поступил, вызвав этого свидетеля? Рисковать ли, пытаясь исправить положение, или воздержаться от важной атаки, опасаясь погубить дело? Ловат-Смит был отважным человеком и выбрал последнее, в чем Рэтбоун был уверен с самого начала. Конечно, Джеффри ожидал снаружи зала в порядке, назначенном для свидетелей, чтобы предыдущие выступления не повлияли на их показания, а потому не имел представления, что о нем говорилось. Не замечал он и Нанетту Катбертсон, теперь сидевшую на галерее для публики. Опасаясь ошибки и будучи не в силах как-то предупредить возлюбленного, она замерла на своем месте с напряженным лицом и телом и ловила каждое его слово.
– Мистер Таунтон, – начал Уилберфорс, за абсолютной непринужденностью которого, как знал Рэтбоун, скрывалось истинное волнение. – Вы были хорошо знакомы с мисс Бэрримор в течение многих лет. Что вы знали о ее чувствах к сэру Герберту Стэнхоупу? Прошу вас только не спекулировать догадками, а ограничиться лишь собственными наблюдениями или ее собственными словами.
– Конечно, – сказал Джеффри с легкой улыбкой, сохраняя абсолютную уверенность в себе. Он совершенно не понимал, почему весь зал столь пристально рассматривает его и почему все присяжные стараются не встречаться с ним глазами.
– Да, я уже несколько лет знал о ее интересе к медицине и не был удивлен, когда она решила направиться в Крым, чтобы помочь нашим раненым в госпитале Скутари. – Свидетель опустил руки на поручень перед собой. Держался он бодро и достаточно непринужденно. – Тем не менее, признаюсь, я был озадачен, когда потом она решила продолжить свою работу в Лондоне, в Королевском госпитале. Пруденс ни в коей мере не нуждалась в этом. Найдется не одна сотня женщин, не только способных выполнять подобную работу, но и стремящихся к ней. Подобный труд, как вы понимаете, абсолютно не подобает женщине ее происхождения и воспитания.
– Но вы указывали ей на это и пытались переубедить? – спросил Ловат-Смит.
– Я сделал большее: предложил ей свою руку, – на щеках Таунтона выступил самый легкий румянец. – Однако она решила не сворачивать с намеченного пути. – Он поджал губы. – Мисс Бэрримор имела весьма нереалистические представления о медицине и, к моему глубокому сожалению, превыше всякой меры ценила собственные способности и познания. На мой взгляд, испытания, перенесенные ею на войне, заразили ее идеями, весьма непрактичными для мирного времени. И хороший наставник мог бы со временем растолковать ей это.
– Вы имеете в виду себя, мистер Таунтон? – любезным голосом проговорил обвинитель, широко раскрыв серые глаза.
– И ее мать, – дополнил его слова Джеффри.
– Но тем не менее вы не имели успеха?
– Увы, нет.
– А вы не представляете почему?
– В частности потому, что сэр Герберт Стэнхоуп поощрял ее заблуждения. – Таунтон метнул презрительный взгляд на скамью подсудимых.
Хирург невозмутимо глядел на него, не являя даже тени вины или неловкости на лице.
Один из присяжных улыбнулся своим мыслям. Рэтбоун заметил это и с радостью отметил крохотную победу.
– Вы вполне уверены в этом? – спросил Ловат-Смит. – Ведь для женщины подобное занятие является в высшей степени неординарным. Из всех людей сэр Герберт как никто другой должен был знать, что женщина в медицине может исполнять лишь простые обязанности обычной сиделки, приносить и опорожнять горшки, готовить лекарства, менять повязки и бинты… – Он загибал свои короткие сильные пальцы с природной энергией и выразительностью. – Приглядывать за пациентами, вызывать доктора в случае необходимости и следить за тем, чтобы больные вовремя принимали лекарства. Что еще она могла сделать здесь, в Англии? У нас нет полевых хирургий, нет повозок, загруженных ранеными…
– Не имею ни малейшего представления, – проговорил Джеффри с печатью острого недовольства на лице. – Но она недвусмысленно заявила мне, что Стэнхоуп сулит ей хорошее будущее и повышение. – И вновь гнев и отвращение наполнили его взгляд, брошенный в сторону обвиняемого.
На этот раз тот дрогнул и склонил голову, вынужденный молчать, хотя явно не мог оставить эти слова без возражений.
– А говорила ли она вам о своих чувствах к сэру Герберту? – продолжил Уилберфорс.
– Да. Она восхищалась им и заявляла, что ее будущее счастье связано именно с ним. Она мне так говорила и именно такими словами.
Обвинитель изобразил на лице удивление:
– А вы не пытались переубедить ее, мистер Таунтон? Конечно, вы должны были знать, что сэр Герберт Стэнхоуп – женатый человек, – облаченной в черное рукой он указал в сторону скамьи подсудимых, – и потому не мог предложить ей ничего, кроме профессионального уважения, да и то лишь в качестве сиделки, чье положение неизмеримо уступает его собственному. Они не были даже коллегами в разумном понимании этого слова. На что она могла надеяться?
– Не представляю, – Джеффри качнул головой, и рот его скривился от боли и гнева. – Ей не на что было надеяться. Он ее обманул, и это худшее из его преступлений.
– Безусловно, – рассудительным тоном согласился Ловат-Смит. – Но это решит суд, мистер Таунтон, и пока мы не должны говорить большего. Благодарю вас, сэр, но если вы останетесь на этом месте, вне сомнения, мой ученый друг пожелает задать вам несколько вопросов. – Тут обвинитель остановился, повернулся на каблуке и поглядел на свидетеля. – Кстати, мистер Таунтон, в утро смерти сестры Бэрримор вас случайно не было в госпитале? – спросил он словно бы невзначай.